На какой-то миг маска дрогнула, но ответ прозвучал негромко и как-то безнадежно.
— Не ищите всюду шпионов, мсье Корд. Наши фильмы о том, что есть на самом деле. В прошлую войну Франция надорвалась, погибли самые лучшие и самые смелые. Мы просто не сможем больше воевать. Счастлив мой отец, убитый под Верденом, он так и не узнал, что случится после победы.
Бить по живому — последнее дело, но тему разговора выбрал не я.
— Тогда у вас остается выбор: наши закусочные, немецкие пивные — или русские kabaki с блинами и балалайкой. Желаете превратиться из субъекта истории в объект — ваше право. Но я бы на вашем месте все-таки рискнул. А вдруг не все французы — трусы и дезертиры?
— Поглядите результаты выборов за последние двадцать лет, мсье Корд, — негромко вздохнула она. — Этих «не всех» хватит на пару дивизий. Барон Леритье де Шезель понял это одним из первых. Три года назад он требовал, чтобы мы начали войну из-за Рейнской области и раздавили Гитлера. Никто его, понятно, не послушал. Тогда он и занялся политикой всерьез. Нет, не для того, чтобы спасти Францию, а для того, чтобы ее уничтожить.
Свечи догорали, мрак подступал все ближе, белое лицо-маска казалось теперь смутным пятном. Я слушал негромкий голос графини, думая о том, что мы, живущие по другую сторону океана, все-таки остаемся дилетантами и провинциалами. Отправить к чужим берегам канонерки и высадить морскую пехоту — вот наш масштаб.
Европа, конечно, крысиная нора, но в крысиной норе рождаются крысиные волки. Адди, барон Леритье де Шезель, решил пожертвовать своей Родиной, но спасти Европу. Рецепт прост до невозможности — Франция и Германия объединяются, а потом подгребают под себя соседей.
Бред? Если напечатать об этом в газетах и провести плебисцит, то конечно. Но если объединение назвать как-то иначе, а на подготовку потратить полвека? Самый ярый патриот не будет против единых тарифов на уголь и сталь. Французские фермеры и немецкие бауэры станут рукоплескать единому рынку сельскохозяйственной продукции, а финансисты ухватятся двумя руками за некую чисто условную «счетную единицу», оперировать которой будет выгоднее, чем франком или маркой.
А в том же Вердене, где погиб граф де Безье, станут ежегодно проводить совместные траурные церемонии на братских могилах под лозунгом «Никогда больше!».
Лет через десять к этому привыкнут. Потом откроют границы, упразднят таможни, а затем для решения исключительно второстепенных вопросов создадут где-нибудь в Страсбурге комитет, который при основании никто и не решится назвать парламентом. И флаг Объединенной Европы вначале будет не слишком заметен среди прочих. К чему волноваться? Выборы проходят вовремя, президенты и премьеры клянутся на Библии, никакой единый язык никто не навязывает. Французские школьники учат немецкий, а немецкие — французский исключительно ради будущей летней поездки по приглашению друзей из соседней страны.
Я отогнал видение. Ничего нового Адди не придумал, о единой Европе мечтают уже не первый век. Но все время что-то мешает. Или кто-то.
— А что по этому поводу думают Гитлер и Сталин, ваша светлость?
Она негромко рассмеялась.
— Не льстите! Титул мы потеряли еще восемь веков назад, а с «сиятельствами» покончили Мирабо и Марат. Сталина можно остановить, в Польше это почти удалось. А с Гитлером… Барон Леритье де Шезель рассчитывает на переворот, подкармливает Германское сопротивление. У него уже есть список будущего немецкого правительства. Канцлером станет его давний друг Ялмар Шахт, он тоже сторонник Объединенной Европы.
Я наскоро прикинул расклад. Если Адди-барон поможет прикончить Адди-ефрейтора, Конспект придется выбросить в ближайшую урну. Но мой Конспект — не единственный, вояки в Пентагоне будут только рады, все силы удастся сосредоточить на нашем главном фронте — тихоокеанском. Там мы и увязнем минимум на несколько лет. А за это время европейцы успеют залить фундамент.
— Чем же вас не устраивает Объединенная Европа, графиня? Никаких «макдональдсов», никакого Голливуда.
— Откройте словарь, мсье Корд, и найдите там слово «осмос».
5
Теперь ему отвели каюту, очень маленькую, с половину железнодорожного купе, зато с откидной койкой и столиком. Вместо окна — гладкая белая стена из неизвестного, но уже виденного прежде материала. Тесно, но по-своему уютно.
Освоится и даже как следует осмотреться бывший гимназист не успел. В дверь постучали, а потом, не дожидаясь ответа, она отъехала в сторону. На пороге — высокая костлявая девушка, белокурая в сером комбинезоне с кобурой на ремне.
ebooksa