Потаенное судно

Первоначально он назывался Берды. И только в 1841 году обрел нынешнее полное имя — Бердянск. Виновница его нареченная, речка Берда, скромно протекает в стороне от него, за высоким бугром, у Старой Петровки. Хлебный город, он вырос на хлебе, вернее, на торговле хлебом. С присоединением к России эти новороссийские, когда-то дикие кочевые степи стали бурно осваиваться поселенцами и беглым крепостным людом. Распаханные пустоши давали богатые урожаи. Хлебу нужен был выход на мировой рынок. Потому так лихорадочно быстро строились пристани, молы, склады. А рядом начали возводиться купеческие дома, заезжие дворы, трактиры, маслобойни, мыловарни, свечные да кожевенные заводы. Царское правительство, дабы поощрить рост города-порта, освободило (на время, понятно!) жителей Бердянска от всех и всяких налогов: живи, стройся, богатей. И как строились, как богатели! Друг у дружки из горла рвали. Потекла пшеничка-арнаутка в трюмы иноземных и своих торговых судов, поплыла за моря-океаны. Но пока она от поля доходила до трюмов, успевала многих озолотить, и главным образом тех, кто к ее производству не имел никакого отношения. В самом деле, поглядите: едет дядька волами, на возу у него мешки с пшеничкой. Едет он и думает о том, что вот привезет свое добро на пристань, выгодно продаст — ведь сколько наслышан о подходящих ценах на хлеб, едет и думает. И уже строит планы: сколько возьмет, сколько на что израсходует. Что называется, дурень думкою богатеет, зайца еще не убил, а шапку уже шьет.

И вот они, так называемые кулачники[1], встречают его на дальних подступах к городу, в степи, и затевают торг. Дядько ни в какую. Ради чего это он будет продавать хлеб неизвестно кому, если он везет его самому господину негоцианту! Но нет, кулачники на то и кулачники. Если человек слов не понимает, в ход пускают кулаки. Дядьку податься некуда. Не продашь добром за назначенную ими цену, получишь шкворнем по темени, и мешки твои перекочуют с подводы на подводу задарма. Дядько ударяется в слезу, молит бога о пощаде. И, не видя ни живой души вокруг, окромя перекупщиков, сдается. Слюнявя дрожащие негнущиеся пальцы, он пересчитывает замусоленные карбованцы, ховает их за пазуху, поворачивает волов до дому. Кулачники, усмехаясь в усы, везут добытый хлеб в город, и, конечно, тоже не в порт, не к судну — там никто его у них не примет. Установлен неписаный закон: пока хлеб не побывает во многих руках, пока с него не выжмут все, что можно выжать, до тех пор он никуда из города не уплывет. Кулачники не самая большая рыба в этом царстве, они тоже народ подневольный. Присмирев после первой удачи, идут к купцу-амбарнику. Тот взвесит их привоз, проверит качество, заплатит должную сумму. Амбарник в свою очередь кланяется рыбе покрупнее — негоцианту, который играет по большому счету. Только он, негоциант, имеет право грузить приазовскую арнаутку в прожорливые зевла корабельных трюмов. Выходит, что тот, кто растит хлеб, меньше всех за него получает. Но так уж устроен мир.

Учуяв, что здесь пахнет деньгой, в Бердянск, словно воронье, начали слетаться иностранные дельцы. Джон Гриевз построил завод сельскохозяйственных машин. По его стопам пошли Шредер, Матиас и еще многие. Выросли здания банков. Стала деньга обрастать деньгою. И всему начало — хлеб. Центр города поднимался богато, каменно. А на окраинах лепились саманные домишки, плодилась нищета — Матросская слободка, Солдатская…

Город ширился и развивался многие годы, но никогда не рос так бурно, как в последнее время. Был заново перестроен центр, раскинувшийся в нижней части. Выросли новые кварталы по Мелитопольскому шоссе, на горе, в районе заводов. Расширились и похорошели слободки и Петровский спуск…

Городу не хватает воды. Город задыхается от жажды. Казалось бы, вот она — раскинулась морским простором, сколько видит око — все вода. Но нет… Жажда мучает город. У колонок, разбросанных по улицам, очереди с ведрами. Когда-то, в двадцатые — тридцатые годы, она продавалась за деньги: сунешь в прорезь чугунной колонки полушку — нацедит ведро. Теперь берут даром, но тратят не меньше времени. Случается, в удобные часы делают запасы впрок, наполняя не только ведра, но и выварки, и лоханки. И такая она на вкус, водичка, что сырой в рот не возьмешь: терпкая, точно рассол, — пить можно только кипяченую.

В низменности, возле бывшего коммунского хутора, геологоразведчики, буря скважины, обнаружили скрытое озеро пресной воды. Казалось бы, чего проще — бери и подавай ее через Кенгесскую гору до указанного места. Но, гласит поговорка, близок локоть, да не укусишь. Не справиться с этой водой. Нет у города ни посильных средств, ни соответствующих возможностей.

Строились всякие прожекты. Скажем, протянуть канал от Днепра. Вначале довести его до Мелитополя, затем уж до Бердянска и дальше… Длинно и слишком дорого. Видно, это дело будущего.

Остановили взоры на матушке Берде. Она в прошлом дала имя городу, теперь должна дать ему и свою воду. В первую голову необходимо напоить заводы. Если люди как-то еще могут пить азовский подпочвенный рассол, то машины глотать его категорически отказываются. Особенно упорно бастует кабельное производство. Ему и передали Берду. Точнее, место за слободой вверх по течению реки. Там решено возводить плотину, строить водохранилище, насосную станцию, закладывать нити водопровода, тянуть линию высоковольтной передачи.

Они только что побывали на приеме у первого секретаря горкома: Гнат Дымарь и Антон Баляба. Секретарь — мужчина лет сорока, рослый, подтянутый, в ладно сшитом темном костюме, воротник белой летней рубашки-апаш выпущен наверх. Он был возбужден, в нетерпении вставал с кресла, прохаживался вдоль длинного стола, за которым сидели Гнат и Антон, постукивал рукой о ладонь, говорил:

— Ах, ребята, завидую вам, честное слово! Какое дело затевается! Я сам по образованию инженер. Мне бы тоже с вами на стройку!.. — Он взял указку, ткнул ею, словно шпагой, в голубую линию на просторной карте района. — Берда! Здесь, в ее сужении, где каменистые берега, станет ваша плотина. А вот до сих пор разольется озеро-водохранилище вплоть до Николаевки. Восемнадцать миллионов кубометров воды. Конечно, не Днепрогэс и тем более не Волжская стройка. Но все же!.. Бердострой даст воду производству, напоит город. Задача не малая. В парткоме завода с вами беседовали, в дирекции тоже. Не правда ли?

— Так, — подтвердил Гнат Дымарь.

Антон в свою очередь согласно кивнул головой.

— Руководство стройкой возложено на директора. Вы, товарищ Дымарь, отвечаете за всю материальную часть как заместитель начальника строительства. Понимаете свою задачу, Гнат Тимофеевич?

— В общих чертах…

— Пока хотя бы в общих. На месте разберетесь поконкретнее. Антон Охримович, — секретарь подошел к Балябе, — а ваше дело — техника: экскаваторы, скреперы, бульдозеры, тягачи. К механизмам вам не привыкать: и на тракторах работали в колхозе, и на комбайнах. Отец ваш первым трактористом был в коммуне, не правда ли? Так что, можно сказать, с детства связаны… — Несколько иным тоном добавил: — Машины новые, только полученные. Народ подобран или нет?

— Не полностью, товарищ секретарь, — ответил Антон. — Придется позычать трактористов в колхозах.

— Придется… — Секретарь подошел к столу, взял карандаш из металлического стаканчика. Склонился к перекидному календарю. — Дайте-ка я себе помечу. Надо поговорить с райкомом, пусть помогут подобрать ребят. — Секретарь выпрямился. Снял пиджак, повесил на спинку стула. — Буду заглядывать на стройку. И частенько. Не возражаете? — Прищурив глаза, улыбнулся. Баляба в тон ему ответил:

— Удочки не забывайте, Андрей Николаевич.

— Есть рыбка? — живо отозвался секретарь.

— Ху-гу!.. — протянул Антон. — Еще какая! Уклейка, коропа… Ну, что там еще? — Баляба оглянулся на Гната Дымаря, вспомнил: — Да, подсулок. Окунь тоже водится.