Потаенное судно

— Ты прав, Антон Охримович! Работа любит, чтобы ее уважали, чтобы относились к ней с полнейшей серьезностью. Гупало признался во всем…

— И что вы решили? — нетерпеливо перебил Баляба.

— Как на духу выложился передо мной…

— Ну и?..

— Даже не знаю, что тебе сказать.

Антон в нетерпении сдвинул брови, пристально посмотрел в сборки морщин под Дибровиными глазами. Председатель продолжал:

— Поговорил с ним крупно, пригрозил кое-чем, — Диброва улыбнулся уголками сухих тонких губ. — Ты же знаешь, на угрозы я не скупой, — самокритично заметил к случаю. — Клянется-божится…

— Что мне его клятвы, к болячкам прикладывать? И мне клялся. А увидит бутылку — все побоку!

— Давай рассудим спокойно. Где я тебе найду сейчас тракториста? Ты всех их знаешь наперечет. Называй!

— К чему эта игра?

— Побачь, говорю серьезно!

— Стоит техника, норма отсыпа прогорает!

— А у меня хлеб горит! Ни с комбайна, ни с трактора снять человека не могу. — Диброва участливо посмотрел на Гната Дымаря, тот повел плечами, подтянул сползающий пиджак, переступил с ноги на ногу. — Гнат, разберись хоть ты трезво!..

Дымарь пожевал губами, подумал.

— Что я могу сделать? Сегодня ваш тракторист скатился в реку, завтра упадет в заборный колодец…

Антон подхватил Гнатову мысль:

— Запорет двигатель, искалечит человека.

— Все верно, — раздумчиво произнес Диброва, — все так… — Кинув взгляд поверх Антоновой головы, твердо спросил: — А что с такими делать? Куда их девать? Не знаю, на заводе, возможно, проще: проштрафился — геть его, давай нового; вон их сколько, хлопцев, в Новоспасовке — для «Азовкабеля» хватит. В колхозе люди не считанные. Их там всегда норма. Сколько есть — теми и обходятся. В войну, казалось, забрали всех подчистую. Ан нет! По сусекам поскребли, по углам помели — глядишь, опять набрали: там бабушку какую, там дедушку, который древнее слободы по возрасту, там внучку — от горшка два вершка, там Жучку… И вытащили колхоз. После войны то же самое: на бабах все, на стариках. Они и в ярмо вместо волов впрягались; они и в хомут вместо лошадей! — Лицо Дибровы покрылось бурыми пятнами, правое нижнее веко задергалось, набрякнув кровяной тяжестью. — Колхоз все выдержит, слобода все стерпит!.. Хлебопоставки сдавали почти задарма — тоже стерпит. А приезжали городские и руками разводили от удивления: «Чем он только жив, дед Барилка? Неужели святым духом питается?» А он, дед Барилка, на одной пареной тыкве сидел! В город не бежал. На колхоз надеялся. В колхоз верил!.. А я, вместо того чтобы пожалеть деда, еще и матом поливал его сверху. Оттого поливал, что помочь ему ничем не мог. Злился от бессилия. Не его стегал — свои болячки стегал!

Слова Дибровы болью отдавались в душе Антона. Он открывался с незнакомой стороны. Антон поймал себя на мысли, что у него невольно начало закрадываться уважение к этому человеку. Прав, не прав Диброва, но говорит с откровенностью и верой — это подкупает.

— Курей, сколько надо, столько и можно получить инкубацией. Плохих, слабосильных, непородистых — выбраковать. Оставить только первый сорт… А как с людьми? Что родили, что вырастили — то и наше. И никуда их не денешь. Приходится с ними считаться, приходится работать. Глотку надорвешь, паралич наживешь, а работай! — Диброва протер лицо ладонями, словно бы снимая горячечные пятна буро-кирпичного цвета, тряхнул головой. — Так и с Петром Гупало. — Он кивнул на машину, где в задке сидел никем до сих пор не замеченный Пэтя. — Куда его? Коммунизм, говорят, с такими не построишь. С кем же строить?.. Нет, из Москвы нам, хлопцы, готовеньких не пришлют. Придется коммунизм в слободе строить с такими, как Пэтя. Так что, Антон Охримович, уважь. Смени гнев на милость…