Потаенное судно

Когда все уселись, когда утихла стукотня столов и стульев, поднялся заместитель командира лодки по политчасти капитан третьего ранга Находкин. Это он предложил перед каждым дальним походом проводить беседу с экипажем в комнате боевой славы и назвал эту беседу духовной зарядкой. Собственно, в некоторых иных базах это делается давно. А вот здесь, в Снежногорске, он начал первым.

Командир лодки Кедрачев-Митрофанов гордился своим замом, называя его в шутку: «Моя находка».

Григорий Арсентьевич Находкин — из Челябинска, или, как он говорит, из Челябы. Худой, низенького роста. И в фигуре, и в походке замечается нечто суетное. Смуглый лицом, волосы антрацитово-темного отлива, глаза карие, навыкате, и усы по-восточному узкие. Григорий Находкин любит выставляться:

— Мы, коренные уральцы, потомственные литейщики. Огонь и металл — наши боги. Им поклоняемся, ими живы.

Подергивая планочкой усов, станет уверять вас в том, что народный умелец восемнадцатого века, мастеровой Ефим Никонов, тоже уралец, земляк, стало быть. Он, Ефимка Никонов, построил первую в мире подводную лодку, нарекши ее удивительно точно и на редкость поэтично: «Потаенное судно». Сам царь Петр Первый был весьма заинтересован изобретением и лично присутствовал при его испытании.

То, что Никонов построил «потаенное судно», истинная правда. То, что чуткий на всякие новшества царь Петр детально знакомился с судном, тоже не выдумка. Об этом Юрий не раз толковал с лейтенантом Козодоевым. А вот относительно землячества Находкина с Ефимом Никоновым — тут следует еще проверить. Хотя, собственно, что такого? Хорошо ведь, когда человек гордится своим родом, своим краем. Пусть землячествует!

Григорий Арсентьевич ездил во флотский музей с магнитофоном, переписал на ленту речи героев-североморцев Лунина, Гаджиева, Колышкина. Перед запуском магнитофона он вмиг преображается. Стягивая на переносице, густые брови, хмурится, опускает глаза и начинает священнодействовать. Привычно отщелкивает запоры, открывает крышку, нажимает на белый клавиш. Торжественность Находкина, точно гипноз, передается матросам. Подавшись слегка вперед, они застывают немо, боясь пропустить что-либо из записанного. Пленка сухо шипит на пустых местах. И вот — голос. Простые, обыкновенные слова о долге, о боевой работе, о повседневной службе воспринимаются как заповедь. Время придало словам значительность. Кроме того, важно, кто говорит. Если бы Толоконников, допустим, Козодоев, ну, скажем, Находкин или даже сам Кедрач говорили, — одно дело. А то ведь Лунин, Иван Лунин, тот самый, который торпедировал «Тирпица»! Немецкий линкор «Тирпиц» наводил панику на многих. Было дело, эскорт английских военных кораблей бросил на произвол судьбы целый караван судов, шедших с грузом в наш северный порт, бросил потому, что не выдержал атак немецких подводных лодок, самолетов. А тут еще и сообщение: «Тирпиц»! Лунин вышел против линкора и, как говорят матросы, врезал. Вот и ловят теперь все каждое его слово, сиплый вздох, покашливание. Сбивчивость и нескладность речи, незаданность делают ее естественной и достоверной. Никакое назидание сравниться с ней не может.

Боевая рубка атомохода поднялась над корпусом, словно спинной плавник диковинной рыбы.

Юрий Баляба стоял у носовых кнехтов, через подошвы тяжелых яловых сапог ощущая, как вздрогнули электромоторы и по всему телу лодки пошла невидимая зыбь. Маслянисто-густая вода заколыхалась за бортами, запузырилась, отсвечивая радужно-пестрыми полосами солярки.

На мостике появился Кедрачев-Митрофанов, он показался Юрию не похожим на самого себя: голова плотно обтянута кожаной шапкой, плечи и грудь — меховой курткой. Весь темный, кожаный, обтекаемый, вроде из фантастического кино пришедший. По его знаку старпом приказал:

— Отдать швартовы!

Юрий начал торопливо снимать трос, наложенный на кнехты восьмеркой. Стальной швартов шуршал по брезенту рукавиц, грел руки. Поверх робы у Юрия надет ярко-оранжевый спасательный жилет: мало ли что, вдруг оскользнешься за борт. На то, что умеешь плавать, не надейся, здесь не Берда-речка и не Азовское парное морюшко. Эта вода охватит тело железной остудой — ни рукой, ни ногой не пошевельнешь.

Над сопками стоял полдень, напоминающий раннее утро. Его отсветы ложились на спокойную воду, и вода казалась теплее.

Береговой пост поднял сигналы: «Счастливого плавания!» Лодка двигалась в дальний угол губы — там был выход. Справа тянулся материк, вдающийся мысом в залив. Вдоль берега — причалы, плавучие пирсы, с обеих сторон которых стоят атомоходы, плавучие казармы, плавбазы, вспомогательные малые суда, катера. Вдали, на широкой равнине залива, как бы запирая залив, глыбился большой остров. Слева, в отдалении, у отвесной материковой стены, — краны, краны, краны. И плавучие, и береговые. При входе, уже за островом, — сужение, перекрытое бонным заграждением. Дежурный буксиришка, дымя старательно, открыл бонные ворота, пропуская лодку на вольную воду. У правого крайнего мыса стоял в дрейфе сторожевик.

Юрий Баляба и другие матросы, отдававшие швартовы, один за другим вошли в ограждение боевой рубки.

— Живей, живей! — поторапливал их старпом.

Замполит Находкин, стоявший рядом с командиром лодки на мостике, подмигнув, нестрогим голосом добавил:

— Не то слизнет волной за борт — останутся невесты вековухами!

Юрий подумал недобро: «Нашел чем баловаться». Перед глазами качнулось лицо Нины, закутанное платком. Нина всегда ему видится вот так, закрытая. Какие бы ни делал над собой усилия, никак воображением не может раскутать ненавистный плат, чтобы обнять взглядом ее лицо. Только темные щелочки глаз — и все. Он пожалел, что не написал ей. Когда теперь лодка вернется на базу?

Изнутри ограждение рубки окрашено алым суриком. Столбами возвышались стволы перископа и локатора. Тесно и ярко, как в рыбьих жабрах. Кто попроворнее, не поддаваясь ощущениям, обошли Юрия, шмыгнули вниз лодки по отвесному трапу. Находкин все заметил, что ему надо. Окликнул: