— Не думаю. Видимо, легла на грунт.
— А глубина?
— Глубины здесь не так велики. Острова ведь рядом. — Кивнул в северную сторону. — Неглубокое место. Вроде перемычки между островами и материком.
— Тогда достанем!
— Надо достать, — согласился штурман.
Солнце уже дотронулось краем до поверхности моря, вытянулось яйцеобразно, потускнело, словно остуженное холодом воды, на него можно было смотреть незащищенным глазом. Лотохин заметил на его багровом фоне темную стрекозу: повисший над морем самолет-торпедоносец.
— Определить расстояние и скорость!.. Иду на сближение.
Зенитные автоматы на пристройках закружились вокруг своей оси, заклацали металлическими замками. Чуть скошенные назад, сдавленные с боков, широкие трубы корабля задышали учащенно, пыхнули клубами густовато-серого дыма и снова перешли на ровное дыхание, невидимо дрожащее горячим маревом над срезами труб. Глухо гудели вентиляторы, мелко подрагивала палуба от могучего дизельного хода. В захолодавшем вечернем воздухе явственно пахло соляркой, олифовой краской, подогретым машинным маслом. Редкими струями в эти запахи вмешивался по-домашнему привычный камбузный дух.
Вячеслав Лотохин часто задавал себе вопрос: «Трус я или не трус?» В прошлом это было довольно отвлеченное занятие. Задать бы такой вопрос сейчас, в данную минуту, во время боя, атаки. Но сейчас такая мысль не приходила на ум, не до того. Лотохин в подобные моменты обомлевал душой от неожиданности, от страха, боязни погибнуть вот так, ни за что, ни про что, в самом, считай, начале войны, в самом начале взрослой, зрелой жизни. От трусости это или еще от чего?.. Обомлевал, но тут же ясным умом находил, что ему надо делать, как поступить. Боялся гибели?.. Да, боялся. Но боязнь чувствовал скорей кожей, которая стягивалась и пупырилась густо где-то там, под тельняшкой. На лице и в глазах страха не было. В них — озабоченность и занятость делом. Корабль и сотни людских судеб занимали сознание без остатка.
И еще думал Лотохин (не сейчас, а в более спокойное время): правильно ли он живет? И сомневался в этом. Его беспокоил не выбор профессии, нет. В этом у Лотохина колебаний не было. Он считал, что морская служба — единственно возможное и приемлемое для него занятие. А вот в остальном… И, главное, что касается ее, Леры… Почему так поступил? Зачем такая жертвенность, во имя чего? Не поза ли это?.. В иную минуту казалось, что поза, игра. Тогда почему она была возможной, игра? Видимо, потому, что не было настоящего чувства. Действительно, было оно или не было? Скорее последнее. Узнает ли он когда-нибудь настоящее чувство? И когда? Ведь ему уже тридцать!..
После подобных вопросов нехорошо щемило под ложечкой, тупо побаливало в сердце. Считал себя несправедливо обиженным, обделенным. Проникаясь жалостью к себе, задумывался над невольно всплывающими вопросами: «Кто я, зачем я? Что будет со мной, скажем, лет через десять?» Ответа не находил да и не мог найти. Понимая это, начал сравнивать себя с другими людьми. Так получалось, что, глядя с высоты командирского мостика вниз, на бак, замечал там чаще всего матроса боцманской команды — рослого, широкого в кости парня, с чудно́ нахмуренными бровями. Лотохин хорошо его знал. Такой и видом своим, и фамилией запоминается сразу: Антон Баляба. «Что ждет его? — думал о Балябе. — Он, кажется, откуда-то с юга? Как чувствует себя здесь, на севере? Как ему служба? О чем думает? Почему всегда такой насупленный? — Часто останавливал себя Лотохин на будто бы неловкой мысли: — А что он думает обо мне?» Иногда делал попытки навести на такой вопрос Балябу. Но разговора не получалось, он непременно сбивался на что-либо другое. Вот хотя бы и в последний раз. Заметя Антона, задраивавшего люк носового отсека, где расположена боцманская баталерка, Лотохин, навалившись грудью на поручень мостика, звучно поинтересовался:
— Баляба, чем занимаетесь?
Неторопливый матрос поставил на палубу большую банку с краской, осторожно положил рядом с банкой широкую малярную кисть, обернулся на голос, поднял лицо кверху. Слегка вытягиваясь, не то ответил, не то спросил:
— Есть, товарищ командир?
— Зачем, говорю, краска понадобилась?
— А!.. — Баляба сбил на левое ухо черную бескозырку, задвигал костистыми плечами, так что даже роба, льняная рабочая одежда, зашуршала. — Салаги ж ходили на Эзель-остров, обчухали бок шестерке, вон той, что справа на рострах. Дай, думаю, поправлю, — принялся обстоятельно докладывать Антон.
Лотохин прервал его пространные объяснения:
— Боцман распорядился подкрасить?
Антон даже обиделся:
— Рази у меня своей головы не хватает? Стоит ободрана — дай, думаю, подправлю!
ebooksa