Но патриарх ничего не сделал, чтобы осудить высказывание Анастасия и этим успокоить возмутившихся; более того, он сам вышел на амвон и стал оправдывать такое мнение.
Несторий вырос в монастыре Святого Евпрепия возле Антиохии и сумел прославиться благочестием и красноречием. Его гармоничный голос, цветисто украшенная речь, представительная внешность и еще живые воспоминания об Иоанне Златоусте, тоже священнике из Антиохии, который был призван на кафедру константинопольских епископов, вначале произвели сильное впечатление на жителей столицы. Никто еще не знал, сколько высокомерия было скрыто за его аскетической внешностью, какое упрямство сочеталось у него с добродетелями, которые он хвастливо выставлял напоказ, и, главное, как мало истинной учености было в его таких очаровательных и таких поверхностных словах. Уже в первой речи Нестория, которую тот произнес перед императором после своего посвящения в епископы, было много пыла, но больше неудержимой страсти, чем просвещенности. Он сказал Феодосию Второму: «Дайте мне землю, очищенную от еретиков, и я дам вам в награду небо. Истребите вместе со мной еретиков, и вместе с вами я истреблю персов». В своих поступках Несторий был таким же горячим, как в словах. Через пять дней после вступления на Патриарший престол он хотел отдать приказ силой разрушить церковь, в которой собирались ариане. Пока ее разрушали, ариане в отчаянии сбежались к ней с факелами, подожгли ее, пожар перекинулся на соседние дома и вызвал тревогу во всем городе. После этого Несторий получил прозвище Поджигатель, которым его называли и ариане, и православные.
Вскоре этот пылкий противник еретиков сам стал еретиком. Он воспользовался той проповедью Анастасия как случаем, чтобы изложить свое учение и высказаться против слова «Богородица». Давать Богу мать, сказал он, это языческое суеверие, делать это – значит обожествлять человеческую природу. Не следует делать из Марии богиню, она, если говорить точно, лишь мать Христа, поскольку произвела на свет только Иисуса Христа, а не Бога. Бог лишь прошел внутри ее. Эти еретические нововведения и сопротивление, которое они встречали, довели возбуждение противоборствующих партий до высшей степени.
Набожный мирянин Евсевий, позже ставший епископом города Дорилеи во Фригии, прервал Нестория во время его речи и попытался его опровергнуть. Патриарх, в свою очередь, слушая прославлявшую Пресвятую Деву хвалебную речь Прокла, епископа города Кизик, отозванного оттуда в Константинополь, взял слово и возразил против присвоения Марии титула Богоматерь. Большинство верующих открыто отказались или негласно прекратили общаться с патриархом. Они стали говорить: «У нас есть император, но нет патриарха». Однажды простой монах, охваченный религиозным пылом, вышел на середину церкви, в которой было собрание верующих, но без богослужения, а лишь с чтением святых книг, и попытался не пустить туда Нестория, назвав патриарха еретиком и глашатаем нечестия. Однако спутники епископа бросились на этого дерзкого храбреца, избили его, отхлестали плетьми, изранили и едва не убили на месте, прямо в церкви.
Несторий скоро нашел случай отомстить всем монахам за дерзость одного. Многие из них в своем уединении были встревожены неортодоксальными проповедями патриарха, пожелали узнать в точности, что происходит, и все вместе пришли в патриарший дворец. Несколько раз их отсылали обратно, предлагая прийти на другой прием. Наконец патриарх их принял. Это была невероятно бурная встреча. Монахи заявили, что мнение Нестория: «Мария родила лишь человека, такого же по природе, как она сама» – несовместимо с истинной верой. Тогда патриарх приказал людям из своей свиты задержать монахов, и его подчиненные схватили посетителей, избили и приволокли на суд. Монахов раздели, обошлись с ними как с негодяями и злодеями, привязали к столбам, пороли плетьми и били ногами, а затем отвели к тюрьму, где Несторий сам бил их по лицам, а после этого подвергли таким пыткам, в которые трудно поверить.
Все подробности этой гнусной расправы можно узнать из письма, которое направили императорам Феодосию и Валентиниану многие столичные монахи, ставшие жертвами жестокости патриарха. Они умоляли святейших императоров, чтобы те больше не позволили истинной вере долго изменяться, и поспешили созвать собор. Несторий и сам просил об этом соборе, и церковный съезд решено было собрать в Эфесе, в праздник Пятидесятницы, 7 июня 431 года.
Уже на первом заседании новое учение было осуждено, Несторий низложен и Мария провозглашена матерью Бога, что очень обрадовало жителей Эфеса. Председатель этого заседания, святой Кирилл Александрийский, увидел торжество своих идей. Он с самого начала был противником Нестория и защищал ортодоксальную веру в своих речах и посланиях. Ошибочное учение Нестория приобрело много сторонников, а также нашло пропагандистов, в первую очередь среди египетских монахов. Значит, Кирилл в первую очередь исполнял свой пастырский долг, когда участвовал в этой борьбе и писал письма Феодосию, императрице Евдоксии и сестре Феодосия Пульхерии, когда умолял Нестория прекратить «соблазн для всего мира». Но он еще был и кем-то вроде представителя папы, от имени которого председательствовал, бесстрашным защитником единства христианской веры. Именно в этой своей второй роли он уже на следующий день после первого заседания направил некоторым константинопольским священнослужителям и монахам, в том числе архимандриту Далмацию, письмо, содержавшее подробное описание заседания собора, и, что самое важное, в письме был совет не допускать распространения ложных слухов на этот счет и быть осторожными, потому что этот еще не законченный рассказ может быть перехвачен. И действительно, полностью верный делу Нестория комес Кандидиан, представитель императора на соборе, приказал разорвать постановление об осуждении, послал императору клеветнический отчет и приказал задержать все письма ортодоксов.
Но в конце концов один нищий сумел передать тем епископам, которые тогда находились в Константинополе, а также монахам письмо собора, которое пронес спрятанным в своем посохе, и в этом письме был рассказ о положении, которое создал для ортодоксов представитель императора. Эта новость вызвала сильное волнение во всех монастырях. Толпа монахов, впереди которых шли архимандриты, вышла из своих убежищ и, распевая гимны и псалмы, направилась во дворец императора. Внезапное появление на столичных улицах этой длинной процессии произвело глубокое впечатление на народ. Люди указывали друг другу прежде всего на шедшего во главе процессии достопочтенного Далмация, «архимандрита и отца монастырей», добродетели которого были известны всем, а к мудрым словам которого прислушивался даже сам император, часто спрашивавший у него совета. Так было в прошлом, когда в дни арианства патриарх иноков, великий Антоний, покинув свое уединенное жилище в пустыне, внезапно появился в Александрии, исповедовал там никейскую веру и укрепил мужество православных.
Далмаций тогда был монахом уже сорок восемь лет и за эти годы ни разу не пожелал покинуть свой уединенный монастырь, хотя его часто и настойчиво просили присоединиться к общим молитвам против землетрясения. Но в этот раз, увидев, что православная вера находится в опасности, а почитание Марии – под угрозой, он не стал колебаться. Далмаций вышел из обители, повел за собой всех архимандритов и монахов, явился к императору и сообщил ему о письме участников собора и о препятствиях, которые чинила этим отцам несторианская партия, ограничивая их свободу. «Предпочтете ли вы услышать одного нечестивого человека, а не шесть тысяч епископов, то есть весь православный христианский мир?» – спросил он императора.
Выйдя из дворца, Далмаций в сопровождении архимандритов, народа и монахов направился в базилику Святого мученика Мокия. Там, поднявшись на амвон, он прочитал всему народу письмо собора и рассказал людям о своей беседе с государем, о полученных от императора обещаниях и заверил народ, что благочестивейший император подчинится Богу и святому собору, а не порочным людям. И все – архимандриты, монахи, народ – единодушно и в один голос воскликнули: «Анафема Несторию!»
После этого Далмаций написал от имени константинопольского духовенства письмо участникам собора, сообщая им о том, что произошло, – об императорских обещаниях, о народной радости и единогласной поддержке их решения народом. Кроме этого, он писал, что по-прежнему всегда готов исполнять указания святого Вселенского собора, как делал это раньше. Участники собора в своем ответе похвалили святейшего архимандрита за то, что он, проявив усердие в делах веры, вышел из своей кельи и ознакомил с их трудами и страданиями не только благочестивейшего императора, но и святейших архимандритов, всех священнослужителей, друзей Христа, и народ. «Кто, кроме Вашей святости, смог бы прийти нам на помощь? – писали они. – Через кого могла бы стать известна правда, если не через достопочтенного Далмация? Мы знаем, что Бог уже давно открыл Вам нечестивые намерения Нестория и что Вы предостерегли от него монахов. Вы часто говорили им: „Следите за собой, мои братья. Вредоносный зверь творит разрушения в нашем городе и заражает многие умы ядом своего учения“».
Феодосий Второй исполнил обещание, которое дал Далмацию. Он разрешил избранным представителям обеих партий приехать в Халкидон и там выступить перед ним, императором, в защиту своего дела. Несторий получил приказ покинуть Эфес и переехать в монастырь, где раньше был монахом. Ортодоксальные епископы, приехавшие вместе с Феодосием в Константинополь, возвели в сан патриарха вместо низложенного Нестория священника-монаха Максимиана, который уже давно был широко известен своей святостью. К тому времени со дня низложения Нестория прошло четыре месяца. Несторианство, разумеется, не было полностью побеждено, однако столица империи осталась не затронута им, и это в первую очередь благодаря монахам, которые единодушно поддержали каноническое православие.
Но это был лишь один из этапов долгого и грозного религиозного кризиса, в котором находилась Восточная империя со времен Ария. Острый, утонченный и беспокойный ум византийцев не любил оставаться без движения, и у них было неудержимое влечение к богословским спорам; из-за их природной склонности к отвлеченным рассуждениям их в первую очередь интересовали догматические споры о Троице и о вызванных таинством Воплощения серьезных вопросах по поводу соединения человеческой и божественной природы в Иисусе Христе. Каждая новая точка зрения находила горячих защитников, но почти всегда находила и противников, которые, увлекшись в пылу полемики, сами доходили но новых ересей. Так рождались «примирительные ереси, которые пытались создать догматический противовес, сочетая ошибки, чтобы получить в результате истину, которая не обидит никого». Именно так Несторий в своей усердной борьбе против ариан, македониан и в первую очередь аполлинаристов вышел за пределы истины. Аполлинарий преувеличивал в личности Христа роль божественного начала за счет человеческой природы; Несторий вообще перестал считать Христа соединением Слова с телесной природой человека, а считал Его только их мистическим и моральным соединением, почти так же, как божественное начало соединяется со святыми, и полагал, что божественное Слово после своего воплощения просто обитало внутри человеческой сущности Христа как внутри храма.
Эта же склонность выходить за разумные пределы во время противостояния ереси вскоре еще раз стала причиной очередной ереси.
Один из самых яростных противников несторианства; один из тех, кто поддержал Кирилла и Эфесский собор; тот, кто одновременно с Далмацием получил поручение использовать на пользу православию свое влияние на императора; человек, всесильный при дворе благодаря поддержке своего крестника, евнуха Хризафия; тот, кого народ и монахи почитали как святого, – этот Евтихий провел в монашестве семьдесят лет своей жизни и уже тридцать лет управлял монастырем, где жили триста монахов. Подобно Несторию, он очень старался выглядеть как человек, умерщвляющий свою плоть. В его религиозном усердии было больше упрямства, чем просвещенности, и этому усердию не указывали путь ни приобретенные знания, ни природный ум. У обоих была одинаково сильна жажда популярности, оба «имели о себе самое высокое мнение и считали себя единственными хранителями, оберегателями и защитниками истинной веры. Оба отличались непобедимым упрямством, которое делало их глухими к любым наставлениям, были неумолимы к своим противникам и ради победы над ними не останавливались ни перед ложью, ни перед насилием; и оба кончили одинаково – не устояли перед истиной. Их ереси различны по форме, но порождены одним и тем же духом заблуждения». Несторий отрицал единство двух природ в Христе, Евтихий преувеличил это единство до того, что стал считать эти две природы одной. На него донес Евсевий из Дорилеи, тот самый, который до этого одним из первых обнаружил несторианскую ересь и боролся против нее. Патриарх Флавиан велел Евтихию прибыть на собор, происходивший в Константинополе (448); Евтихий три раза отказывался приехать под предлогом, что не может покинуть свой монастырь, как будто не покидал его раньше, когда Несторий подвергал опасности православную истину. Между отказами он старался привлечь монахов на свою сторону, направив им послание (томос), в котором было изложено его учение. В актах того собора сохранились имена четырех архимандритов, получивших письмо Евтихия, – Авраам, Эммануил, Мартин и Фавст.
Наконец он появился на соборе – в конце седьмого заседания, 22 ноября. Есть сведения, что вместе с ним пришли в качестве свидетелей четыре его друга. Это были священник и синкелл Нарсес, архимандрит Максим, дьякон Константин, апокрисиарий Евтихия, то есть его полномочный представитель при императорском дворе, и Елевзиний, тоже дьякон, из одного с Евтихием монастыря. Знаменитый настоятель появился там в сопровождении большого числа окружавших его солдат и монахов. Когда его спросили о его учении, он вначале отвечал уклончиво, но потом был наконец вынужден ясно выразить свою мысль. Его спросили: «Считаете ли вы, что наш Господь, родившийся от Девы, состоит из того же вещества, что и мы, и что после своего воплощения он состоит из двух природ?» На этот очень точный вопрос Евтихий ответил: «Я признаю, что до соединения человеческой природы с божественной это были две природы, но признаю лишь одну природу после их соединения». Его призвали отречься от его ошибок, но требование не имело успеха, и патриарх Флавиан от имени собора вынес приговор: «Евтихий, бывший священник и архимандрит, который противится нашим увещаниям, отказался исповедовать православное учение. Мы объявляем, что отныне ему запрещено любое священническое служение, исключаем его из нашего сообщества и отстраняем от управления его монастырем. Все, кто будет беседовать с ним, придет увидеться с ним или не будет избегать его общества, будут также отлучены от церкви». Это постановление подписали двадцать восемь епископов, а после них двадцать три константинопольских архимандрита поставили подписи под приговором своему заблудшему брату. Для Евтихия особенно болезненным ударом было то, что его осуждение поддержали эти настоятели. Позже, в Эфесе, он горько жаловался на давление, которое якобы было оказано на них всех, и на усердие (впрочем, вполне законное), которое проявил Флавиан, заставив епископов и монахов других областей Востока принять решение собора.
Патриарх написал папе Льву Великому о новой религиозной смуте, случившейся в Константинополе, и послал ему акты собора с просьбой утвердить обвинительный приговор создателю новой ереси. Евтихий тоже отправил римскому епископу письмо, в котором называл себя жертвой преследований и просил о защите. Затем, ободренный благосклонностью Феодосия Младшего и поддержкой евнуха Хризафия, он добился, чтобы по поводу актов собора, на котором он был снят с должности, провели расследование. Евтихий утверждал, что в акты были внесены изменения, но расследование этого не подтвердило, и предположение Евтихия лишь доказывает, что тому были знакомы те способы фальсификации, которыми византийские еретики обычно пользовались для оправдания своих нововведений. Во время этих событий (13 июня 449 года) папа направил Флавиану письмо, в котором полностью одобрил поведение патриарха. Это «догматическое письмо», шедевр богословской проницательности, стало знаменитым: в нем разъясняется католическое учение о двойной природе Христа.
Итак, этот вопрос был решен. Но пока он решался, на престоле александрийских патриархов Кирилла сменил Диоскор, который разделял взгляды Евтихия и имел большое влияние при дворе. Новый патриарх Александрийский добился от императора, чтобы тот созвал новый собор. Этот церковный съезд открылся в Эфесе 8 августа 449 года под председательством Диоскора, и история заклеймила его прозвищем «разбойничий». На нем были использованы все средства, способные принести победу учению Евтихия. Папским легатам не позволили быть председателями, главных представителей ортодоксальной партии отстранили от должностей, не позволив им не только выступить на соборе, но даже прийти туда. Евтихий, наоборот, получил полную свободу изложить свою точку зрения, и та была признана единственной истинно православной. Монахи его монастыря прислали на собор письмо, в котором заступались за своего архимандрита и хвалили его набожность и его учение, и жаловались на Флавиана, который под страхом отлучения запретил им любое общение с их настоятелем. «С этого времени и до вашего святого собора, – писали они, – мы связаны несправедливыми приговорами. Уже многие из наших братьев умерли в этом беззаконном отлучении. Святой алтарь, который он сам освятил за шесть месяцев до того, как его заманили в эту засаду, остается без святой литургии. И вот среди этого опустошения мы в слезах встретили святой день Рождества Господа и Спасителя Иисуса Христа. Для всех христиан это день радости, а мы провели его, проливая слезы. Вместо подготовительных молитв наши голоса произносили только причитания… Затем наступил спасительный день Страстей Господних, потом святая ночь и торжество Воскресения. Из каждого дома, с каждого общественного места раздались крики восторженной и вполне законной радости, а мы по-прежнему были скованы несправедливым приговором.
Уже почти девять месяцев мы остаемся жертвами беззаконного приговора. Вот почему мы умоляем ваше святое собрание проявить сочувствие к таким долгим и таким несправедливым страданиям, которые наше благочестие навлекло на нас из-за этого священника, вновь принять нас в сообщество верующих, от которого мы были несправедливо отделены, и обойтись с нашим гонителем так, как он обошелся с нами».
Этот призыв к участникам собора подписали тридцать пять монахов, в том числе один священник, десять дьяконов и три иподьякона (в греческом тексте актов указаны только тридцать имен), но в этом же письме сказано, что в монастыре жили триста монахов. Еще тысяча монахов во главе с архимандритом Барсумом, другим любимцем Хризафия, прибыли в Эфес, чтобы своим присутствием и своими кулаками поддержать учение Евтихия.
ebooksa