Один служитель никомедийской церкви умер в изгнании вскоре после того, как получил сан священника. Фотий под предлогом желания утешить митрополита Никомедии и утешиться сам послал митрополиту длинное письмо, которое звучит как настоящая победная песня: «Один из наших собратьев отнят у нас, но для того, чтобы быть посвященным Богу, которому мы должны приносить первые плоды из числа тех благ, которые имеем в изобилии. Он был сорван как плодоносная ветвь, нагруженная зрелыми плодами, но остался ствол, который породит столь же прекрасные ветви. Он ушел от нас, этот прекрасный и восхитительный образ добродетели, но тот же художник может создать много других таких образов. Они был взят у нас в расцвете молодости, в возрасте, когда человек мужественно переносит испытания. Не будем завидовать ему из-за того, что он первым достиг их конца. Его уста молчат, но его дела говорят красноречиво. Его язык нем, но слова, которым он порицал нарушающих законы, всегда будут бичевать их злые намерения. Одним словом, он закончил свои дни среди преследований, бедствий и испытаний, и в этом для меня великое утешение. Да, нужно было, чтобы священник именно так был принесен в жертву Богу в качестве первого плода – священник, который вытерпел гонения во славу Бога; священник, чье свободное слово закрывало рты невеждам и сдерживало языки тех, кто гонится за суетными радостями, одним словом – был нужен священник. Он не увидел восстановления церкви, за которую он сражался, – не увидел плотскими глазами, но видит его теперь глазами своей души и, конечно, находясь ближе к Богу, он ради нас, еще пребывающих в плотской жизни, добьется, чтобы это восстановление завершилось быстро».
Фотий действительно никогда не терял надежды на победу своего дела. Он в высшей степени владел тайной внушать своим сторонникам свою веру в близкий успех, особенно потому, что готовил этот успех всеми средствами. Вначале ему удалось добиться возвращения ко двору. Он стал наставником сына того самого императора, который его изгнал, и лестью сумел вернуть себе милость императора.
Затем, когда в 877 году умер Игнатий, Фотий при согласии Василия сумел вернуться на Патриарший престол и даже добился того, что был признан папой Иоанном Восьмым, но из осторожности не стал выполнять условия, на которых это было сделано. Потом, когда его поступки, его обманчивые обещания, лживые письма и коварные проделки стали известны в Риме, его отлучили от церкви три сменивших один другого папы – Иоанн Восьмой, Марин и Адриан Третий; но похоже, что Фотия нисколько не волновали произнесенные ему анафемы. Он был в милости у императора и, чтобы сохранить эту милость, не гнушался никакой лести. Когда умер старший сын Василия, Константин, прелат-царедворец канонизировал покойного, освятил его именем церкви и монастыри; с согласия патриарха знаменитый чародей Феодор Сантаварин, чтобы утешить скорбящего отца, заставил скончавшегося сына появиться перед ним и его обнять.
Василий умер в конце августа 886 года, успев назначить преемником сына Льва. Лев, бывший ученик Фотия, чувствовал к своему выдающемуся наставнику сильную ненависть, которая не возникла в один момент, а была порождена прежними обидами и подозрениями, вызывавшими у молодого правителя глубокое и непобедимое недоверие к Фотию. Поэтому одним из первых дел нового императора было смещение Фотия и заточение его в монастырь Армян, где тот и провел остаток жизни. Перед своей смертью, случившейся в 898 году, этот прелат, отлученный от церкви девятью папами, успел увидеть, как в религиозных делах империи вновь наступил мир, а Восток и Запад заключили прочный союз при епископском правлении его второго преемника, святого патриарха Антония Кавлея (893–895).
Но еще в 886 году архиепископ Неокесарийский Стилиан с согласия императора и от имени многих епископов направил папе Стефану письмо с просьбой, чтобы тот утвердил избрание нового патриарха, которое, как им казалось, должно было положить конец всем расколам и объединить всех верующих, так долго разделенных, в одну паству. Это письмо было послано от имени епископов, священников, дьяконов, настоятелей монастырей и монахов, которых, по милости Бога, не смогли поколебать ни насилие, ни преследования.
Похоже, что прямым последствием этих долгих лет смуты было не только спокойствие, вернувшееся во внутреннюю жизнь греческой церкви. Фотий сумел запугиванием или лестью, тюрьмой, изгнанием, непрерывными притеснениями или же подарками, должностями и всевозможными интригами уменьшить число игнатиан и приобрести себе сторонников. Напрасно он, изгнанный священник, смещенный с должности, пытался захватить силой церковь Святой Софии в присутствии Игнатия и верных тому епископов; напрасно он нарушал спокойствие в монастырях, преследуя верных Игнатию монахов, изгоняя игуменов, смягчая старинные строгие правила святого Василия, измерял совершенство монахов верностью его партии. Напрасно он мог гордиться безусловной преданностью нескольких игуменов, аскетов-одиночек и монахов, довольно слабых как в добродетели, так и в религии. Несмотря на усердие нескольких отшельников и некоторых сицилийских монахов, похоже, что подавляющее большинство монахов Константинополя предпочли не милость могущественного незваного чужака, а верность законному патриарху даже во время преследования.
Но хотя после восстановительной деятельности патриархов Стефана и Антония Кавлея греческая церковь почти полностью излечилась от внешних ран, в ней сохранялся душевный недуг, который вскоре усилился и в середине XI века, при патриархе Михаиле Керуларии (1043–1059) стал причиной того болезненного раскола, от которого до сих пор страдают и Запад, и Восток. Долгая полемика, в которой было больше ловкости, чем добросовестности и широты ума, направленная против первенства римского первосвященника и против некоторых обычаев латинской церкви, в конце концов привела к озлоблению, недоверию и враждебности по отношению к западным христианам; эти чувства постепенно проникали в народные массы и в массы монахов и в результате долгого воздействия сильно расшатали умы. Доверчивое невежество подавляющего большинства и покорная услужливость тех, кто привык бесконтрольно подчиняться, видимо, делали эту болезнь все более опасной, пока не случилась непоправимая катастрофа. Она была похожа на те характерные лишь для одной местности лихорадки, возникающие по многим причинам, которые зачастую невозможно установить, зародыши которых долго остаются бесплодными, но вдруг развиваются под влиянием каких-то обстоятельств и в итоге наносят непоправимый ущерб.
Глава 4
Константинопольские монахи и Апостольский престол
И для борьбы против Фотия, и для сопротивления ереси константинопольские монахи часто искали поддержки у Апостольского престола. В этих случаях римский первосвященник был для них необходимым противовесом всемогущему патриарху и верховным судьей во всех религиозных спорах.
Начиная с Никейского собора многочисленные партии, спорившие между собой по поводу толкования православных истин в те времена, когда в еще неточно определенных догмах были неясные места, приобрели привычку представлять свои разногласия на суд римского епископа и получать от него решение, которое прекращало споры. Именно поэтому историк Сократ, рассказывая о соборе, созванном Евсевием Антиохийским, где не присутствовали ни папа Юлий, ни кто-либо из его легатов, отметил, что законы церкви запрещали предлагать на обсуждение внутри церкви постановления без согласия римского папы. Созомен пишет еще яснее: «В церкви есть закон, по которому все, что сделано против решения римского епископа, считается недействительным».
Во времена Нестория и Эфесского собора 431 года папа Целестин посылал письма святому Кириллу Александрийскому, защитнику православия, но также писал через посредника письма народу и духовенству императорской столицы и таким образом первый начал ту переписку между старым Римом и новым Римом, о примерах которой читатель дальше будет узнавать очень часто. И действительно, спустя несколько лет константинопольские архимандриты направили папе Льву Великому письмо, в котором просили у него совета в деле Евтихия. Папа ответил: «Хотя нас разделяет большое расстояние, общие мысли объединяют наши души. Письмо, которое вы желали получить от нас, должно было попасть к вам в тот самый момент, когда ваше письмо было получено здесь – по крайней мере, если оно смогло добраться до вас».
Писем, которые он посылал духовенству и народу Константинополя, было недостаточно, чтобы показать монахам его особую любовь к ним и то, как высоко он ценил их влияние на верующих. Он желал отдельно и без посредников сообщить им о своем доверии к ним и надеждах, которые на них возлагает. Он часто возбуждал их усердие в борьбе за православную веру (за время с октября 449 года до ноября 450 он направил шесть отдельных писем константинопольским архимандритам) просьбами, чтобы они открыто объявили себя ее защитниками. «То, что мы уже писали о константинопольской церкви, – писал он в письме к Фаустину и всем остальным архимандритам, – вы при вашей возвышенной и любви и усердии не можете оставить без внимания, и все же мы посчитали, что должны особыми письмами настоятельно просить вас вспомнить о вашем святом занятии и далеко отбросить от ваших сердец все соблазны, созданные противниками мира в церкви… Сообщите всем, кто служит Богу, то, что написал, сопротивляйтесь врагам Евангелия, оставайтесь едиными со своим пастырем в человеколюбии и постоянными в единстве с католической верой».
Опасаясь, что его первое послание не дошло до них, он прислал им второй экземпляр своего письма и снова дал им совет сообщить всем сыновьям церкви учение Апостольского престола (в письме к священникам и архимандритам Мартину и Фаустину).
После смерти Флавиана на Патриарший престол был возведен священник Анатолий, которого император Феодосий Второй надеялся увидеть своим послушным орудием. Лев в новом письме к архимандритам жаловался, что от избранника не потребовали доказательств его православия, и посылает, чтобы решить этот вопрос, двух священников и двух епископов, дав им инструкции. «Помогите им, – пишет он монахам, – помогите всей своей властью, чтобы нечестие, которое своим дерзким ослеплением причинило уже столько бед, больше не могло обманывать простые души и чтобы наиболее подходящее лекарство было применено к тем, кого невежество заставило пасть или кого страх ввел в заблуждение. Будьте же нашими сотрудниками вы, которые оправданы верой, потому что любите католическую истину и Святой Дух научил вас тайне нашего спасения; трудитесь со всем воодушевлением, на которое вы способны, чтобы разрушать ошибку, защищать целость веры и установить прочный Божий мир во всем мире».
В еще одном письме, которое было направлено архимандритам Фавсту и Мартину, он повторяет этот же призыв защитить веру, в которой пробили брешь Несторий и Евтихий, возмутители спокойствия, между ересями которых нет сходства, но которые оба одержимы одним и тем же духом заблуждения, оба воины Антихриста. Он просит архимандритов сообщать ему надежными способами о возможных препятствиях и задержках в выполнении его указаний. Потому что, пишет он, для ожидающей души великое утешение узнать, что ее желания исполнены.
После этого он просит сообщить содержание его письма другим православным и дать им понять, что все должны защищать веру. Евтихий, монах-еретик, уже осужденный в 448 году собором Флавиана, тоже отправил этот приговор на суд папы Льва. «Я прошу Вашу Святость, – писал он, – изучить клеветнические измышления против меня и заговор, жертвой которого я являюсь, а также смуту, которую это создает во всех церквях, и соблазн, происходящий от этого для многих. Если бы Вы, Ваша Мудрость, друг Христа, надели на виновных церковные узы и вырвали с корнем кощунство и нечестие. Я же с самого начала обращаюсь за судом к Вам, Ваше Блаженство». Вместе с этим письмом Евтихий отправил четыре документа, которые должны были разъяснить его религиозные взгляды, – направленную против него памятную записку Евсевия Дорилейского, свой ответ на нее, свой Символ веры и выдержку из высказываний Отцов относительно двух природ. В это же время он обратился к знаменитому епископу Равенны Петру Хризологу, чтобы создать у того хорошее мнение о своем деле. Этот святой епископ прислал ему прекрасный ответ: «С печалью я прочитал Ваши печальные письма, с огорчением пробежал взглядом Ваши огорчающие строки. Посылаю, брат мой, на Ваше письмо короткий ответ; он был бы длинней, если бы наш брат и собрат по епископскому сану Флавиан тоже написал бы мне о Вашем деле. Ведь если Вам не нравится, что Вас судили, не выслушав, то как мы могли бы судить тех, кого не видели и не выслушали?.Но в любом случае мы призываем Вас, почтенный брат, со смирением принять то, что написал блаженный папа города Рима, поскольку блаженный Петр, который живет в тех, кто занимает эту кафедру и председательствует на ней, дарует истинную веру тем, кто ее ищет. Нам же наша любовь к спокойствию и вере не позволяет судить о делах веры без разрешения римского епископа».
Один из противников Евтихия, Феодорит, епископ города Кир, одновременно с Флавианом осужденный собранием в Эфесе, заточенный в монастырь и преследуемый за веру, обосновывал свои верования во многих письмах к константинопольским монахам. Феодорит писал им, что его вера – это вера папы Льва, а чтобы не оставалось никаких сомнений в его православии, он послал своего экзарха Алипия к римскому епископу, которому адресовал самые пышные похвалы и которого горячо просил рассмотреть его Символ веры.
«Если Павел, этот глашатай истины и труба Святого Духа, разыскал великого Петра, чтобы попросить его решить вопрос о соблюдении закона антиохийскими христианами, насколько нужней мне, смиренному и ничтожному, обратиться к вашему Апостольскому престолу, чтобы получить лекарство для ран церкви. Другие города знамениты своей величиной, своей красотой, числом своих обитателей… Рим обладает гробницей наших отцов и общих учителей Петра и Павла – гробницей, которая освещает души верующих. Эта блаженная божественная пара родилась на Востоке и распространяет свой свет во все стороны, но именно на Западе они добровольно пошли на смерть, именно с Запада они теперь освещают весь мир. Я ожидаю своего приговора от вашего Апостольского престола, я заклинаю Вас, Ваша Святость, помочь мне, тому, кто взывает к Вашему справедливому и беспристрастному суду, и приказать мне приехать в Вам, чтобы я смог доказать, что мое учение проложено по следам апостолов».
Один монах, еще в Египте ставший пропагандистом монофизитских учений, Тимофей по прозвищу Элур, что значит «кот», после смерти Маркиана (457) сумел взойти на престол александрийских патриархов. Феофан рассказывает, что этот Тимофей был большим знатоком магии, по ночам обходил кельи, называя монахов по именам, выдавал себя за ангела, посланного с небес, чтобы дать им совет не общаться с патриархом Протерием, отречься от Халкидонского собора и сделать александрийским патриархом монаха Тимофея. В примечаниях Гоара к книге Феофана сказано, что свое прозвище Тимофей получил за то, что бродил по ночам, словно кот. Два года он сеял смуту в этой церкви, преследуя православных, причем с особым ожесточением – служителей церкви и монахов. В конце 459 года император Лев Первый отправил его в изгнание, но Василиск (475–477) вернул его оттуда и опять возвел на престол александрийских епископов. Его торжественный въезд в Константинополь, интриги при дворе и старания получить для себя одну из столичных церквей, его речи против Халкидонского собора – в общем, множество поступков, на которые папа Лев жаловался уже во время первого приезда Тимофея в столицу императоров, вызвали сильнейшее волнение среди духовенства, монахов и народ.
ebooksa