Но радость от восстановления мира в религиозных делах была омрачена. Легат Диоскор писал: «Не существует духовных радостей, к которым бы не примешивалась какая-то доля скорби». Монах-монофизит Петр Сукновальщик и затем монах Север, когда стали антиохийскими патриархами, вставили в Трисвятое слова «который был распят за нас». Монахи из Скифии – Леонтий, Иоанн, Максентий и другие – стали защищать в самом Константинополе это добавление, поддерживали ее перед легатами в 519 году и добивались, чтобы в постановления соборов были вставлены слова «один из Троицы пострадал», которую считали критерием правильности веры.
Их прозвали «феопасхиты» – «сторонники богострадания» за то, что они, как казалось, считали, будто во время Страстей страдало само божество. Их формула была в одинаковой степени опасна и бесполезна. По словам легата Диоскора, они желали, чтобы было сказано: «Один из Троицы был распят», хотя этой формулировки нет ни в постановлениях святых соборов, ни в посланиях святого папы Льва, ни в церковных преданиях. Это опасное новшество, которое мы не хотим и не должны вводить в церкви».
Эти монахи – Леонтий, Ахилл, Иоанн, Максентий – находились под защитой «начальника конницы» Виталиана. Максентий называл себя архимандритом, но никогда не мог сказать ни в каком монастыре, ни в присутствии каких монахов, ни каким настоятелем он сам был посвящен в монахи. То же можно сказать об Ахилле. Двое из четырех, Иоанн и Леонтий, отправились в Рим добиваться утверждения своей добавки. Папа Гормизд ничего не сказал по поводу самого предложения, но резко осудил несвоевременное и слишком бурное усердие этих монахов. А эти двое, которые вели монашескую жизнь лишь внешне, а не в действительности и дали монашеский обет, но не совершали монашеских дел, не пожелали подчиниться. Для их исцеления были испробованы все средства – предупреждения, ласка, власть, но яд проник слишком глубоко. Вместо подчинения, главной обязанности в монашеской дисциплине, они лишь упорствовали в озлоблении и гордыне. Их изгнали из Рима как последователей евтихианской ереси и нарушителей спокойствия.
Опасения легатов и папы не были лишены основания. Как часто случается при оживленных спорах по поводу чисто богословских вопросов, противники скифских монахов не сумели удержаться в верных границах. Неусыпающие, которые до этого времени были самыми твердыми сторонниками ортодоксальной веры, считая, что делают более решительной свою борьбу со склонными к евтихианству феопасхитами, отступили на позиции несториан, заявив, что Иисус Христос не «один из Троицы», а Мария не мать Бога.
Патриарх Епифаний и император Юстиниан настойчиво требовали, чтобы они срочно отказались от своей ошибки, но эти монахи, надеясь на помощь римской церкви, которая отвергла евтихианскую формулировку, и только что вступившего на папский престол Иоанна Второго, направили своих представителей в Рим, чтобы завершить это дело. Епифаний и Юстиниан тоже пожелали уведомить Апостольский престол об этом споре, «не для того, чтобы устранить ложь и суетные речи еретиков, а чтобы показать всем, что думает святая, кафолическая и апостольская церковь Бога и что проповедуют святейшие священники».
Посланцы обеих партий прожили в Риме целый год. Со стороны императора послами были Ипатий, епископ Эфесский и Димитрий, епископ города Филиппы, со стороны Неусыпающих монахи Кир и Евлогий. Вопрос долго изучался, и в числе изучавших был ученые дьякон Ферранд из Карфагена, и наконец ортодоксальным был признан Символ веры, предложенный Юстинианом. А о монахах монастыря Неусыпающих папа написал императору так: «Мы пытались своими апостольскими наставлениями вернуть их к истинной вере, как зазывают в овчарню овец, которые заблудились и погибают на неверной дороге. Но они ожесточили свое сердце настолько, что не веруют так, как сказано в Писании, и эти овцы, переставшие быть моими, не желают слышать голос своего пастуха. Поэтому мы объявляем их чужими для любой католической церкви, если они не осудят свою ошибку и не заявят, что отныне станут следовать нашим наставлениям. Но поскольку церковь не закрывает свои объятия для тех, кто возвращается, я прошу Вас, Ваша Императорская Милость, если однажды эти монахи расстанутся со своим пагубным учением, откажутся от своего злого замысла и пожелают вернуться в единую церковь, принять их, допустить к причастию и не колоть их острием Вашего гнева, а вернуть им, по нашей просьбе, прежнюю благосклонность».
Вряд ли эти монахи из братии Неусыпающих настаивали на своей точке зрения, и вряд ли они собрали вокруг себя много сторонников. Ведь в письме, которым Юстиниан подтверждает полномочия своих двух представителей при папе Иоанне, Ипатия и Димитрия, он отмечает, что эта несторианская ошибка совершена малым числом монахов. В этом же письме он заявляет, что «все почтеннейшие архимандриты святых монастырей» едины в вере и учении с Апостольским престолом. Через два года эти же архимандриты обратились к приехавшему в Константинополь папе Агапиту с просьбой, направленной против патриарха Анфима, подозреваемого в сочувствии монофизитам, и подписали несколько памятных записок, в которых просили собор, заседавший под председательством нового патриарха Мины, осудить Анфима, Севера, Петра, Зоара и других еретиков-монофизитов; во главе со своим экзархом Марианом, архимандритом монастыря Далмация, эти просители присутствовали на каждом из пяти заседаний того собора.
В следующем веке это стремление монахов обращаться за советами к римскому епископу, этот культ Апостольского престола, примеров которого они показали так много, наиболее полно проявился в деятельности святого настоятеля Максима, самого горячего противника монофелизма. Наблюдая за успехами этого учения в Константинополе и все больше тревожась из-за них, Максим не ограничился борьбой с ним при помощи своего слова и своих многочисленных посланий; он пожелал поехать в Рим, потому что, как он говорил, все области земли и все, кто где-либо исповедует Господа истинной и праведной верой, смотрят на святую римскую церковь, на ее исповедание и ее веру как на солнце, излучающее вечный свет… Это у нее находятся ключи праведной веры в Спасителя и истинного исповедания. Это она открывает единственную подлинную религию тем, кто приближается к ней с положенной набожностью. Это она закрывает все еретические рты, из которых вылетают несправедливые речи против Всевышнего. Он пробуждал усердие святого папы Мартина, его влияние ощущалось на римском соборе, он ободрял африканских епископов, укрепляя их верность, его неопровержимые доводы на время вернули на сторону Рима и ортодоксии патриарха Пирра, который был одной из главных опор ереси. Он провел много дискуссий с еретиками и во время одной из них он имел счастье обратить в католическую веру представителей императора Константа, которых тот направил к нему в изгнание, чтобы обратить его в монофелизм. В числе поступков Максима было заявление, что он не желает общаться с константинопольской церковью «из-за изменений, добавок, введенных теми, кто председательствуют в византийской церкви – Сергием, Пирром и Павлом, новшеств, известных всей церкви». Он опирается на авторитет римского собора, чтобы показать, что Отцы явным образом учили, что у нашего Спасителя Иисуса Христа два действия, две воли. Один из упомянутых императорских посланцев, епископ Кесарийский Феодосий, поставленный в необходимость признать существование двух воль и двух действий, пожелал вручить Максиму письменное свидетельство о правильности его веры. Максим на это ответил: «Я не смею принять от вас письменное одобрение в таком деле, ибо я всего лишь бедный простой монах. Но поскольку Бог тронул Ваше сердце и склонил Вас к принятию учения Отцов, пошлите теперь письмо папе римскому. Пусть император пришлет в Рим свой „Эктесис“, а патриарх пришлет свои акты соборов. Если папа римский решит, что их вероисповедание ортодоксальное, мы восстановим общение с ними».
Феодосию нечего было возразить на это, и в конце концов он заявил, что все эти ссоры могут быть прекращены, а соблазны устранены только в результате поездки в Рим, где было бы заключено примирение на основе единства мыслей и чувств. Святой, услышав эти слова, был вне себя от радости и осыпал похвалами автора столь желанного ответа. Несмотря на немощь своего тела, ослабленного монашескими упражнениями и старостью, он начал готовиться к новой поездке в Рим.
Но по приказу императора Максима отвезли вместо Рима в Византию и заточили в монастырь Святого Феодора, где настоятеля ждали жесточайшие пытки. Он доблестно переносил эти страдания и в заточении проповедовал веру римской церкви. «Римляне, – говорил он, – не позволяют смешивать слова нечистых еретиков со светлыми словами святых Отцов и не допускают, чтобы истина вступала в союз с ложью». Однажды, примерно в час, когда читают молитву «Свете тихий», несколько чиновников из императорского дворца пришли к Максиму и попросили его: «Господин настоятель, расскажите нам о ваших беседах с Пирром в Африке и в Риме и о том, какими доводами вы сумели убедить его отказаться от его учения и принять ваше?» Святой ответил: «У меня нет собственного учения, я следую учению всей католической церкви, я не внес ничего нового, что можно было бы назвать моим учением».
В другой день его спросили: «Почему вы не общаетесь с константинопольской церковью?» «Потому что они отвергли четыре святых собора, потому что они много раз противоречили сами себе, отрицая в постановлении „Образец Веры“ то, что установили в „Эктесисе“. Как могут посвящать кого-либо в таинства те, кого осудили и они сами, и римляне?» – ответил он.
Его твердость не поколебалась при новости о странном согласии между патриархом и папскими легатами. Ему сказали: «Вчера из Рима приехали представители папы, завтра они причастятся вместе с патриархом, и все будут знать, что это вы в прошлом убедили римлян принять ваши взгляды, потому что, когда вас нет рядом, они чувствуют одинаково с нами». Максим ответил просто: «Если эти посланцы причастятся, то не причинят этим ущерба римской кафедре, потому что они не привезли писем для патриарха».
Был еще случай, когда сакелларий спросил его: «Почему вы так сильно любите римлян и так слабо греков?» Служитель Божий ответил так: «Закон Бога запрещает нам ненавидеть кого бы то ни было. Я люблю римлян за то, что они одной со мной веры, а греков за то, что они говорят на одном со мной языке». Когда ему сказали: «Римский собор не имеет никакой силы, потому что созвавший его папа Мартин был низложен», Максим ответил: «Он не был низложен, а стал жертвой преследования. А если даже предположить, что он был низложен согласно канонам, это не нанесло бы никакого ущерба всему, что он постановил должным образом согласно святым канонам, и согласуется с тем, что написал святой папа Феодор».
Другого папу, об ортодоксальности которого позже, в эпоху Ватиканского собора, шли ожесточенные споры, Максим защищал против клеветы врагов римской церкви. В догматическом письме к святому и ученому священнику Марину, который стал защитником католической истины против монофелитов, ученый настоятель Хрисопольского монастыря доказывает, что папа Гонорий в своем письме к Сергию отрицал не наличие в Христе двух природных воль, а лишь наличие в Христе порочной плотской воли, поскольку Христос принял человеческую природу не такую, какой ее сделал грех, а такую, какой она была до грехопадения. «Таков смысл слов Гонория; здесь нет никаких подозрений», – заявляет Максим. Затем он добавляет подробности, очень важные для истории с высказыванием Гонория: «Это толкование мне подтвердил господин Анастасий, святейший священник и настоятель, когда вернулся из старого Рима. Этот человек, чьи ум и добродетель были величайшими, сказал мне, что вел по поводу письма к Сергию долгие и частые беседы с очень святыми людьми из этой великой церкви. Он спрашивал их, почему и как в письме оказались слова о воле. Все, кроме святейшего настоятеля Иоанна, секретаря Гонория, сожалели об этих словах и осуждали их, а секретарь, который по приказу папы диктовал это письмо на латыни, заверил Анастасия, что там шла речь вовсе не о воле, которая одна в количественном смысле, а эти слова были добавлены теми, кто переводил письмо на греческий язык. Я восхищаюсь этим пылким старанием защитить Гонория, – завершает свой рассказ Максим, – но я изумлен бесстыдством и дерзостью тех, кто привык в недостоверные документах и лживых пересказах приписывать собственные взгляды своим противникам, никогда эти взгляды не разделявшим».
Эта вера в неизменную ортодоксальность римского церковного престола и в его неспособность ошибаться вследствие обещаний Иисуса Христа святому Петру, это обращение к суду римского первосвященника как последнее средство против идущей в наступление ереси, это почтение к апостольской кафедре проявились у константинопольских монахов в эпоху споров из-за икон и сопровождались такими же клятвами в верности и такими же пылкими заявлениями.
Когда император, патриарх или они оба вместе превращали в смертельно опасное преступление религиозный обряд, который до этого считался законным, монахи среди ужасов преследования, из тюрьмы или изгнания обращали свои взгляды на епископа старого Рима, сообщали ему о раздорах, сотрясавших восточную церковь, и просили его оказать отеческую помощь.
Самый знаменитый в те годы образец монашеских добродетелей, святой Феодор Студит, от имени пяти константинопольских игуменов писал папе Пасхалию: «Вы, Ваше Величайшее Блаженство, несомненно, уже узнали о том, какие несчастья наши грехи навлекли на нашу церковь. Но, возможно, Вас уведомили не обо всем. Поэтому мы, смиренные монахи, последние из членов тела Христова потому, что наш глава находится в заточении и мы первые из наших отцов рассеяны по миру – одни тут, другие там, мы смогли благодаря тому, что живем по соседству друг с другом и полностью согласны между собой в душе и в словах, написать Вам это письмо, хотя с нашей стороны это большая дерзость. Выслушайте, апостольский Вождь, назначенный Богом пасти овец Христовых, привратник Царства небесного, камень веры, на котором построена католическая церковь, ибо Вы – Петр, Вы – преемник Петра, на Престоле которого вы с честью находитесь. Это Вам Христос, Господь наш сказал: укрепите своих братьев. Сейчас время, сейчас место для этого. Помогите нам Вы, посланный для этого Богом, протяните свою руку, насколько можете, ибо Вы получили от Бога власть быть первым из всех. Мы верим, что Вы будете милосердны и одобрите наше письмо по примеру Христа, который, хотя и является Господом всего, не посчитал для себя низким ни получить письмо от Абгара, ни ответить на него».
Это письмо было доставлено в Рим и передано папе монахом Дионисием, учеником Феодора, и еще несколькими монахами. На письме была надпись: «Его Святейшеству, свету для мира, Князю Епископов, нашему Господину и Повелителю апостольскому папе от Иоанна, Феодосия, Афанасия, Иоанна, Феодора, смиреннейших священников и игуменов монастырей Катара, Пикридион, Павлопетрион, Евкерия и Студион».
В следующем, 818 году те же игумены, за исключением Иоанна, настоятеля Евкерии, написали тому же папе письмо, в котором благодарили его за прием, оказанный его посланцам, – восхитительное письмо, полное признательности и радостной надежды. «С небесной высоты сияющая утренняя Звезда прислала свои лучи. Христос Бог наш поставил Вас, Ваше Блаженство на Западе на первый, Апостольский престол как божественный факел для того, чтобы осветить церковь, которая находится под небом. Да, мы ощутили Ваш духовный свет – мы, которые были окутаны тьмой и смертоносными тенями порочной ереси. Но мы стряхнули с себя облако нашей печали, мы открыли свои сердца сияющим надеждам, когда узнали от наших братьев, посланных к Вам, обо всем великом, что Вы сказали и сделали, Ваше Святое Верховенство. Вы не допустили к своей священной особе послов, направленных еретиками, а отослали их обратно, когда они были еще далеко. К нашим несчастьям Вы, наоборот, проявили сочувствие как к несчастью Вашей собственной паствы: наши письма сразу же были прочитаны, а наши посланцы выслушаны. Это потому, что мы, смиренные монахи, поистине признаем явным преемником князя апостолов епископа, возглавляющего римскую церковь, и мы уверены, что Бог не покинул церковь нашей страны, раз божественное провидение с самого начала предоставило ей, как в предыдущих случаях, свою помощь, которую оно оказывает Вам, и только Вам. Ибо Вы с самого начала – всегда чистый и прозрачный источник правильной веры. Вы – спокойная гавань, в которой церковь находит верное укрытие от всех бурь ереси. Вы – крепость, избранная Богом, чтобы быть надежным убежищем спасения».
Монахи имели привычку обращаться к римскому понтифику не только по вопросам вероучения, но и по вопросам, касавшимся лишь дисциплины внутри церкви. После осудившего иконоборцев Вселенского собора 787 года многие константинопольские монахи, в том числе Савва, Феоктист и Феодор Студит, совершили преступление против патриарха Тарасия – после одного лишь года покаяния восстановили на должностях некоторых епископов, отрекшихся от своей ошибки, и вернули на должности тех, кто был посвящен в сан церковниками, виновными в симонии (то есть в продаже Божьей благодати (в данном случае получаемой при посвящении) за деньги, что считается очень тяжелым грехом и для покупателя, и для продавца. –
ebooksa