Монахи Константинополя III—IХ вв. Жизнь за стенами святых обителей столицы Византии

Значит, своей смертью, творчеством и всем, что известно о его жизни, Роман принадлежит Константинополю. Похоже, что приехал он туда при императоре Анастасии Первом (491–518). Нет никаких сомнений, что он был монахом, хотя нет прямых свидетельств этого. Но Романа, как и очень многих других представителей монашества, называли не обычным словом «монах», а заменившим его прозвищем, которое одержало верх над всеми остальными наименованиями и заставило забыть их. И Романа привыкли называть Мелодом (Сладкопевцем), как Иоанна – прозвищем Малала, то есть «ритор», Георгия – Синкеллом, Максима – исповедником, Феофана – летописцем, Иосифа – гимнографом. Это предположение становится еще более обоснованным оттого, что, по мнению исследователей-византинистов, которые изучили творчество Романа, его поэтический гений, его вдохновение и богатство его языка ставят его в первый ряд греческих гимнографов. В его творчестве лирический гимн достиг совершенства, и у христианских лириков не стало причин завидовать великим лирикам Античности. По словам историка Крумбакера, «может быть, однажды история литературы прославит Романа как величайшего религиозного поэта всех времен». Отец Буви, деликатный судья и тонкий критик, написал о монахе-поэте и его творчестве страницу великолепного текста; автор позволит себе процитировать ее, потому что это даст читателю точное представление о несравненном мелоде. «Святой Роман, – пишет он, – является первым из мелодов по поэтическому дарованию. Его сочинения – совершенные образцы литургического гимна или, точнее, религиозной драмы. Представьте себе христианина, который молится, монаха, читающего молитву, святого в молитвенном экстазе. Перед их глазами один за другим проходят великие действующие лица обоих Заветов; он видит перед собой Спасителя людей и его Мать, апостолов и мучеников. Он становится свидетелем прошлого, внимательно и увлеченно наблюдает за всеми событиями, героем которых является сам Бог. Созерцание сверхъестественного мира перенапрягает его силы, возбуждает свыше меры и его ум, и его сердце. Он изливает душу в словах преклонения, в хвалах, в словах благодарности. Если вы дадите этому созерцателю гибкие, гармоничные, популярные ритмы для истолкования того, что он видел и слышал, и несравненную аудиторию восточных базилик для того, чтобы питать священный огонь его дарования; и если ваше воображение может представить себе такого человека не в Афинах и даже не в Константинополе в дни святого Григория и святого Златоуста, а в настоящей Византии византийцев; если вы увидите, как он поднимается на амвон Святой Софии в рождественскую ночь после чудесного сна, если вы услышите прелюдию его великого песнопения: „Дева днесь пресущественного рождает, и земля вертеп (вертеп здесь пещера. – Пер.) неприступному приносит.” Если вы еще не восхищены, то дождитесь конца: пусть перед вами разворачивается величественный ряд из двадцати пяти тропарей. Не судите об этих песнопениях, даже когда дослушаете одно; пройдите вслед за мелодом все этапы этого священного цикла, от праздника Первомученика Стефана до торжественных празднеств Пасхи, Вознесения и Пятидесятницы, и, возможно, вы придете к заключению, что христианство не должно завидовать Античности ни из-за одного античного лирического поэта».

Именно вдохновенный гений Романа если не создал для Византии новую форму песнопений – тропарь, заменивший первоначальную форму восклицания, то, во всяком случае, довел эту форму до почти абсолютного совершенства, которой она не имела раньше и которую, кажется, не превзошла позже. Но что такое тропарь?

Отец Буви пишет, что «еще в словаре греческой лирики слово „тропос” означало ритм и мелодию. В годы третьей Олимпиады муза подсказала Пиндару новый великолепный „троп”. В другом случае поэт воспевает на лидийский мотив („троп”) победу молодого Азопихоса. Тем же словом „троп” Вакх называет различные виды музыки. По словам господина Криста, от слова „тропос” могло быть образовано уменьшительное „тропарион”, так же как от слова „эйде”, означавшего в Античности лирическое стихотворение, александрийцы образовали слово „эйдуллион” (давшее начало нашему слову „идиллия”. – Пер.)». Но что бы мы ни думали о происхождении тропаря и этимологии его названия, общепринятое значение этого слова – традиционная молитва, противопоставленная молитве библейской. Когда он отделен от остального текста, он – прозаический отрывок, свободный от любых правил и похожий на литургический троп латинского Средневековья. Если же он является частью песнопения, это строфа, которая точно, слог за слогом и ударение за ударением, соответствует первой строфе, начальному тропарю, который называется «ирмос» и определяет форму всех последующих тропарей. Кроме силлабического и тонического согласования, тропари одного песнопения чаще всего связаны между собой акростихом, который начинается в ирмосе и служит для того, чтобы видимыми и ощутимыми знаками отмечать границы между строфами. В стихотворениях Романа первые буквы тропарей иногда следуют одна за другой в алфавитном порядке, но чаще всего из них складывается монашеская формулировка, в которую входит имя гимнографа. Обычно этот монах из монастыря Богородицы «в Кирах» в таких случаях называл себя характерным для монахов словом «смиренный»: «смиренного Романа гимн», «смиренного Романа псалом, эпос, поэма». Чтобы сказанное стало понятней, пусть читатель разрешит автору показать ему несколько самых прекрасных тропарей Романа Мелода (Сладкопевца). Рядом с ирмосом будет напечатан соответствующий тропарь. Первый пример взят из песнопения, сочиненного Романом в честь святых апостолов. Ирмос этого песнопения, начинающийся словами «соделай ясным язык мой», – один из самых часто употребляемых из всех, которые описал кардинал Питра и входят в «Аналекты» («Собрание гимнов». – Пер.).

Кондак в честь святых апостолов.

Ирмос: «Соделай ясным язык мой, Спаситель мой, расшири мои уста и, исполнив их, умили мое сердце, да последую тому, что говорю я, и да первый сделаю то, чему я поучаю. Ибо всяк творяй и учай, говорит (Писание), сей велий есть. Итак, если я говорящий не делаю, то я буду как медь звенящая. Почему даруй мне говорить должное и делать полезное, Ты, Единый Ведущий сердца».

Тропарь 8 (у православных 6. – Пер.): «Петр, любишь ли меня? Делай то, что я говорю: паси стадо мое и, любя тех, которых Я люблю, имей сострадание к согрешающим; взирай на мое к тебе милосердие, как Я принимал тебя трижды отвергшагося. Ты имеешь разбойника, привратника райскаго, ободряющего тебя; к оному пошли тех, которых желаешь. Чрез вас обращается ко мне Адам, вопия: „Создатель, пошли мне разбойника привратника, ключеносца Кифу, – Ты, Единый Человеколюбец”».

Это стихотворение так же, как большинство остальных, имеет как бы двойную основу – начальный тропарь, который служит своего рода прелюдией и не управляет последующими, но имеет общий со всеми остальными строфами повторяющийся возглас – рефрен, которым неизменно завершается каждый из двадцати пяти тропарей, составляющих песнопение. Кардинал Питра пишет, что этот первый тропарь – как бы антистрофа, предшествующая строфе. Это начало называет основную идею праздника и горячую просьбу к Христу: «Ты, который сделал рыбаков более учеными, чем ораторы, и разослал их как глашатаев по всей земле, в Своей неизреченной милости к людям, о Христе Боже, укрепи ими свою церковь, низведи на верующих в Тебя Твое благословение, Ты, единственный, знающий тайну сердец».

За этой начальной прелюдией, которая является кондаком в точном смысле этого слова, следует вторая строфа (икос), которая немного длиннее и уже немного конкретнее рассказывает о празднике. В ней поэт продолжает выводить на сцену действующих лиц: «Этих бесстрашных посланцев божественного слова, этот хор Твоих апостолов, Ты, Господи, их корифей, призвал воспользоваться Твоими благами и вечным покоем, ибо их труд и их смерть Ты ценишь выше, чем все жертвы всесожжения, – Ты, единственный, знающий тайну сердец».

Затем идет ирмос, то есть строфа-образец, которую поют на нежный и торжественный мотив, и с нее начинается поэма. Это начало подобно началу древних лирических стихотворений или античных эпопей. «Дай моему языку красноречие, о мой Спаситель, открой мой рот, наполни его, коснись моего сердца, чтобы то, что я проповедую, я исполнял, то, чему я обучаю, я делал первый. Ибо сказано, что велик тот, кто исполняет Твое слово и обучает ему. Если я не буду делать то, что я говорю, я буду как кимвал звучащий. Позволь же мне говорить то, что следует, и делать то, что важно, – Ты, единственный, знающий тайну сердец.

И вот мелод, который просит Христа даровать ему полную согласованность его поступков и слов, поучений и примеров, начинает с того, что несколькими быстрыми штрихами указывает на то, что у апостолов эта согласованность была идеальной. «Именно так когда-то Твои апостолы, исполняя Твои наказы, учили тому, что они делали, – сбросить с себя все человеческое, нести свой крест на плечах, радоваться смерти, как велел Ты, единственный знающий тайны сердца. Именно этим собрание апостолов, где процветали в изобилии все добродетели, распространило по всей земле сладостный запах Евангелия. Ветви Христовой виноградной лозы, благородное поле божественного земледельца, рыбаки до Христа и рыбаки после него, ранее привычные к соленым волнам, теперь сеятели сладких слов, еще недавно ловцы рыб, а теперь ловцы людей.»

После этого поэт выводит на сцену самого Иисуса Христа и снова влагает в Его божественные уста слова, для каждого из апостолов по очереди, отрывки священного текста, где названы поступки или слова, связанные с этим апостолом. И после каждой из этих речей звучит, как неизменяемый рефрен, фраза, напоминающая о данной апостолам власти связывать или развязывать совесть людей: «Ты, единственный, знающий тайну сердец».

«Этих робких агнцев, которых страх рассеял во время Его Страстей, верховный пастырь вновь собрал вместе после Своего Воскресения, и, стоя на вершине горы, он пропел эту сладостную мелодию и, чтобы вернуть мужество своему еще пугливому стаду, сказал ему: „Верьте, Я один победил мир, Я прогнал волков, и никого не было со Мной, и Я был один – Я, единственный, знающий тайну сердец”.

Идите же ко всем народам, увлажните росой учения посевы, доверенные земле. Смотри, Петр, вот как ты должен учить: думай о падении, сострадай всем и не будь грубым, потому что служанка поколебала тебя. Если тебя будет искушать гордыня, послушай голос петуха, вспомни о тех потоках слез, от которых Я очистил тебя – Я, единственный, знающий тайну сердец».

Еще один тропарь напоминает о трех изъявлениях любви, которые Христос потребовал от Петра, и о том, что Петру была дана власть над «стадом» Христа, а также напоминает о трех отречениях и о необходимости проявлять сострадание к грешникам. Затем Спаситель обращается по очереди к каждому из остальных апостолов.

«И ты, Андрей, доблестно служи мне; первым ты меня нашел, ты был найден мной, найди же заблудшую овцу. Ты, Иоанн: пусть все знают, что я не напрасно прижал тебя к своей груди. Рассыпай слова, как семена, а Я дам им вырасти и дать обильную жатву. Иаков, я знаю, как быстро ты оставил лодку своего отца, чтобы последовать за своим Создателем. Выполняй мою волю со своими товарищами, не бойся своих врагов, потому что Я разрушил их замыслы. А когда они пронзят тебя своими мечами, подумай о Том, чей бок был пронзен копьем. Филипп, иди и, как остальные, проповедуй меня таким, каким ты меня видишь и слышишь, не отделяй Меня от моего Отца и не говори: я видел Сына, но никогда не видел Отца. Ведь Я показал тебе Отца во Мне и Меня в Отце, из которого я не вышел. То, чего он хочет, я делаю, того, что он делает, я хочу. Мы – в одном Духе. Я посылаю тебя его глашатаем и апостолом – Я, единственный знающий тайну сердец. Фома, уничтожь верой свою прежнюю недоверчивость и объявляй о том, кого коснулись твои руки. Ты видел раны от гвоздей, ты видел ушибы – следы копья, у тебя не остается ни одного предлога для сомнений, потому что Я устранил все причины для них – Я, единственный знающий тайну сердец. Матвей, продолжай собирать налоги. И бери налог с того, кто враг Адаму, как когда-то брал его с прохожих. Не щади его, пока он не уплатит все до последнего квадранта. Сиди и смотри на дорогу, которая ведет в ад, и, если увидишь, что этот убийца людей старается привлечь моих служителей, выйди против него, вырви у него его добычу, отбери у него его жертву.»

Затем Христос обращается к святому апостолу Варфоломею, к Иакову, сыну Алфея, к Иуде (не Искариоту), к Симону. Наставив всех одиннадцать апостолов, он дает им всем поручение идти по миру и наставлять народы и правителей.

Поэт говорит, что апостолы, слушая слова Спасителя, смотрели друг на друга и качали головой. «Как, – воскликнули он, – появится у нас голос и язык, чтобы говорить всем народам? Кто даст нам (мы ведь слабые и невежественные рыбаки) силу сопротивляться народам и племенам так, как Ты указал – Ты, единственный, знающий тайну сердец?»

Иисус отвечает им призывом к доверию и стойкости: его царство не будет установлено насилием; красноречию Платона он противопоставит то, что мир считает слабостью и глупостью. И добавляет: «Я дам вам силу – ту силу, которая поднимает павших, и дам красноречие, которое создает мудрецов. Ваше учение займет место Демосфена, афиняне уступят галилеянам, Назарет заставит трепетать Коринф. Говорить будете вы, но убеждать буду Я – Я, единственный знающий тайну сердец».

Затем Христос показывает апостолам зрелище страданий, которые им придется вытерпеть, – много раз позор, тесные тюрьмы, жестокие пытки; но Учитель будет с ними во всех злоключениях и горестях, до конца веков.

Похоже, что эти мрачные предсказания немного встревожили полных надежды апостолов. Апостолы восклицают: «Какие ужасные угрозы, полные страха и смерти! Мы надеялись бежать от всех этих зол, присоединившись к Тебе, и вот Ты обрекаешь нас на самое ужасное будущее, наш Спаситель; Ты звал нас на отдых, и вот Ты уже натираешь нас маслом перед борьбой!»