песнь из Второзакония (XXII);
молитва и благодарственная песнь Исайи (XXV);
песнь Ионы (II);
песнь Азарии в печи (Даниил, III, 22–45);
хвалебная песнь трех евреев (Даниил, 52–91);
из Нового Завета – песнь Пресвятой Девы (Лука, I, 46–55).
Этим девяти гимнам, которыми пользовалась первоначальная церковь, видимо, позже соответствовали тоже девять од, из которых были составлены каноны греческой церкви. Но греческая церковная поэзия, развиваясь, вовсе не ограничивала себя формой канона: первым ее творением был литургический приветственный возглас. И действительно, святой Павел желал, чтобы песнопения, гимны и духовные «оды» христиан были подобны крикам, идущим от сердца, порывам горячей признательности, чтобы в них радостно звучало «святое опьянение, сдержанное изяществом». Сам он «дал образец этого в своих возгласах-приветствиях, обращенных к Господу Иисусу, в славословиях и приветствиях, которыми наполнены его послания. Часто в его письмах тон, изменяясь, резко повышается, «ритм ускоряется, делается гармоничнее и становится почти лирическим», стиль становится таким, как у оды, и читатель как будто внезапно слышит эпод литургического хора или строфу из гимна, который поют в церквях.
Среди этих первоначальных гимнов, отражавших в себе все самое наивное и дружеское в добросердечии и простоте рождавшегося христианства, в первый ряд нужно поместить еврейские богослужебные возгласы; это самые древние и самые популярные формулы в христианской литургии. Это «Осанна!» – возглас иерусалимских детей, звучавший уже во время мученичества святого Иакова, брата Господа. Это «Аминь!» – возглас, который множество раз люди слышали из уст Спасителя, который множество раз повторял Израиль от горы Хорив до внешнего двора Храма, первое и последнее слово пророчеств об Апокалипсисе, первое и последнее слово благословений и проклятий, прощание мучеников, слово веры, которое на берегах Нила повторяли до десяти раз во время посвящения. Это крик мольбы и надежды, который издавала тысячей голосов толпа; это само Слово, которое в Апокалипсисе названо вечным «Аминь», безошибочным и творящим утверждением.
Церковь позаимствовала также возглас «Аллилуйя!», означающий «Хвалите Господа!»; уже одна история этого «Аллилуйя!» – целая поэма; и слово «Адонай», которое звучит в больших антифонах перед Рождеством, и возглас «Эммануэль!», который латинские священники столько раз произносят у алтаря в переводе на латынь – Dominus vobiscum, то есть «Господь с вами!».
Помимо еврейских возгласов были и возгласы греческие. Некоторые из них латинская церковь использует и теперь, через столько веков после проезда апостолов, явившихся с Востока. «„Кирие элейсон” („Господи, помилуй!” по-гречески. –
Этот вечерний гимн, который пели в тот момент, когда зажигались факелы, не мог возникнуть позже III века; его считают современником Климента Александрийского (умершего примерно в 220 году). Святой Василий в своем «Трактате о Святом Духе» уже называет этот гимн древним и цитирует часть гимна – славословие – как доказательство догмата о Троице. Одновременно он упоминает как свидетельство веры христиан первых веков в Святого Духа, гимн, который был знаменит еще в IV веке и сочинен святым Афиногеном; этот святой стал мучеником в царствование Септимия Севера.
Таким образом, во II и III веках существовала христианская лирическая поэзия, очень простая по форме и очень выразительная, не подчинявшаяся ни одному из правил древней метрики, не скованная ни долготой, ни количеством слогов, ни ударениями. Это были стихийно возникавшие импровизированные сочинения, порожденные горячей верой христиан, «возглас верного народа, крик христианской души», сочинения, полные «сладости, веселья, спокойного воодушевления». Единственными правилами для них было большое сходство с древними псалмами Давида, отдаленное подражание этим псалмам в ритме.
Но рядом с этой молодой поэзией, искавшей направление и новые дороги для своего пути, было место и для произведений, где авторы были верны правилам античной поэтики. «Гимн детей», который приписывают Клименту Александрийскому, самому раннему из христианских поэтов, а также «Парфенион», то есть сочиненный святым мучеником Мефодием «Гимн Дев», заставляющий вспомнить и «Парфении» Алкмана и Пиндара, и свадебные оды Феокрита и Катулла, уже имеют много черт, общих с более поздними гимнами, но их еще можно легко возвратить к упорядоченной античной метрической форме. Мы не станем останавливаться на гимнах Синезия, на творчестве Нонноса, написавшего поэму «Дионисии» и пересказ Евангелия от Иоанна, и на творчестве двух Аполлинариев, поскольку область влияния этих литературных попыток, кажется, была очень узкой, и ни один из этих писателей не был достаточно знаменит для того, чтобы возродить древние формы греческой поэзии. Нам важно увидеть, какую роль в возникновении христианской греческой поэзии сыграли те блестящие умы, которых византийцы всегда считали первыми среди своих писателей и «начинателями нового периода в литературе». Святой Иоанн Златоуст, святой Василий и святой Григорий Назианзин, чьи имена так часто возникают в истории монахов Востока, чьи труды были в первом ряду среди произведений Отцов Церкви в монашеских библиотеках, чью память греческая церковь отмечает и сегодня общим «религиозным и академическим» торжественным праздником, называя их «светильниками, которые осветили мир, реками, текущими медом мудрости, святыми глашатаями, вдохновленными Богом». И разве эти благочестивые и ученые первосвященники не нашли в самом деле новые пути и не ответили своими произведениями на не существовавшие до этого потребности?
В то время, когда Златоуст был константинопольским епископом (397–407), ариане, чтобы легче распространять свое учение среди народа, сочинили гимны и песнопения, которые исполнялись по очереди двумя хорами в их церквях и даже на общественных площадях. Впрочем, тут они лишь следовали примеру всех предыдущих еретиков – гностиков, маркионитов, донатистов, которые этим путем пытались устроить, чтобы их заблуждения прокрались в литургию. Арий написал «песнопения моряков», «песнопения путешественников», написанные на новые мелодии, антифонные псалмы, которые сопровождались рефренами или славословиями, соответствующими его урокам. Так он с помощью чар своей музыки украдкой вводил свои нечестивые мнения в простые души. Это было серьезной опасностью для ортодоксальной вселенской церкви. Святой Иоанн Златоуст не мог не встревожиться из-за этого и не искать лекарства против этой болезни. Арианским шествиям он противопоставил шествия ортодоксов. Они были роскошно обставлены – серебряные кресты, зажженные свечи, пение древних псалмов Давида и новых гимнов, написанных для этого случая. Пылкий епископ сумел передать своей пастве часть своего воинственного пыла. Были кровопролитные схватки между враждующими партиями, были убитые и раненые, но победа осталась за ортодоксами. Псалмы и гимны, которые они пели во время боев, стали для них от этого еще более дорогими и священными. Антифонное пение ценой крови завоевало столицу империи.
Златоуст не только ввел новую систему исполнения псалмов и песнопений. Он сделал больше: он в многочисленных проповедях старался, чтобы его слушатели почувствовали пользу, красоту и обаяние мелодий и псалмов. «Зачем нужна мелодия? Почему псалмы надо петь? – спрашивал он. – Потому что люди – вялые и ленивые, они быстро устают от чтения христианских истин. Бог видит все это и потому решил добавить к своим наставлениям изменения ритма. Так очарование музыки становится мощным толчком, который заставляет рты открыться для благочестивых гимнов. Ибо ничто так не возвышает душу, так не окрыляет ее, не отрывает ее от земли и не вырывает ее из оков тела, ничто так не внушает ей любовь к философии и презрение ко всей этой плотской жизни, как музыкальный ритм, как божественная ритмичная мелодия». Епископ, несомненно, думал о песнопениях, которые Арий сочинил для различных слоев общества и которые очень быстро стали популярными, когда описывал влияние пения на души: «Оно смягчает и утешает горе и слезы детей в колыбелях…Разве путешественники не напевают мелодии, чтобы обмануть дорожную скуку?.Виноградарь, который возделывает землю, срывает виноград, топчет его в давильне, примешивает ко всем этим трудам какой-нибудь напев. Матрос, работая веслом, поет слова на ритмичную мелодию. Женщины, которые своим проворным челноком ткут холст, тоже примешивают к своей работе одиночные песни или гармоничное хоровое пение». Затем он добавляет слова, которые являются главной целью его речи: чтобы удовлетворить эту естественную склонность нашей души наслаждаться очарованием музыки, Бог изобрел пение псалмов. Мы получаем от этого пения величайшую пользу. Нужно забыть сладострастные песни, они – создания демона и причина очень многих гибелей. Когда вы поете псалмы из глубины сердца, во славу Господа, вы привлекаете к себе благодать Святого Духа, который освящает ваши сердца и уста. Убеждайте же, говорит он дальше, убеждайте своих жен и своих детей примешивать к трудам песнопения. До и после еды благочестиво пойте псалмы во славу Бога. Другие превращают свои дома в театры, а вы превратите свой в церковь, и пусть в нем звучат молитвы и псалмы, и концерт пророков, и мелодии благочестивых душ. Это святое пение подходит для любого возраста и любого общественного положения – богатым и бедным, молодым и старикам. Ничто не может ему препятствовать – ни грубость голоса, ни незнание размера. Оно – не результат предыдущих долгих упражнений: человек становится очень умелым в нем, если его душа добродетельна, ум сосредоточен, а сердце чисто. Это пение псалмов, особенно мысленное, доступно всем – в лагерях, в мастерской, в суде, при проходе через форум, на улицах, в компании: душа всегда может петь Богу бесшумно. Но эта привычка предполагает долгий опыт пения псалмов. Если иногда смысл слов вам непонятен, разве это важно? Все равно пойте. Пойте и запоминайте хотя бы ответы. Произносите их часто каждый день, они будут охранять вашу душу от окружающих ее опасностей. Пусть эти благословенные припевы станут правилами вашей жизни».
Как уже было справедливо отмечено, «можно сказать, что в этом таком завершенном и таком интересном отрывке Златоуст не только объясняет преимущества пения псалмов, но и неявным образом создает теорию христианской поэзии – такой, какой эта поэзия была в IV веке, какой она была у Амвросия, Пруденция и Григория Назианзина. Все его доводы в пользу псалмов одновременно показывают пользу и необходимость религиозной поэзии и доказывают, что она вовсе не была создана искусственно, а имела глубокие корни в потребностях христианского сообщества».
И Златоуст не ограничился тем, что раскрыл перед умами своих слушателей красоту псалмов и необходимость священных песнопений, он пошел дальше: требовал от мужчин участия в ночных службах в церквях. То, чего он лишь добивался от обычных мирян, он сделал обязанностью для своих подчиненных из духовенства, к большому горю не слишком усердных священников, которые привыкли спать всю ночь и которые никогда не простят своему епископу, что он так невежливо нарушил их сон.
Златоуста не заставили отступить возражения, которые он, должно быть, часто слышал и которые сформулировал в своих проповедях так: «Чтобы найти для себя оправдание, вы говорите: „Разве я монах, чтобы петь так псалмы?” Если бы вас попросили спеть распутную или нечестивую песню, – отвечает он жалобщикам, – то большинство из вас с наслаждением поспешили бы согласиться. Значит, вам больше, чем кому-либо другому, нужны размышление и пение псалмов, ведь солдату, который всегда находится в опасности на поле боя, необходимы средства защиты».
О монахах же точно известно, что они первыми, возможно, еще до того, как Златоуст стал епископом, ввели у себя те новые правила в пении псалмов, которые возникли в Антиохии и быстро распространились в Кесарию Каппадокийскую, где был еще жив святой Василий, в Иерусалим и по всему остальному Востоку. Столичные монахи и монахи из окрестностей Антиохии служили ночные службы одинаково – так, как это уже делали все ученики святого Василия. Златоуст с удовольствием описывает эту жизнь, проходящую в молитвах: «Как только будители подали сигнал вставать, пусть каждый из монахов встает на ноги и занимает свое место в божественном хоре, чтобы петь благочестивые гимны. Мы же, увы, сразу после пробуждения небрежно вытягиваем руки и немало времени уделяем множеству забот о своем туалете. А их, повторяю вам это опять, будитель заставляет проснуться, как только запел петух. Они сразу же встают (они спали полностью одетые) и поют песни божественных пророков. С какими мелодичными аккордами! С какой сладостной гармонией! Ни арфа, ни флейта и никакой другой музыкальный инструмент не создают гармонию, подобную той, которая в тишине и уединении слетает с уст этих святых! Как красивы их песнопения!» Потом, процитировав много мест из псалмов, Златоуст добавляет: «Таковы песнопения наших монахов, таковы песни, которым отвечают ангелы, да, сами ангелы, потому что они призывают их словами: „Хвалите Господа с небес!” И пока эти святые монахи таким образом делают святыми свои ночи, мы еще или погребены в глубинах сна, или не спим и готовим западни своим братьям. Как много заслуг в том, что они проводят целые ночи так свято!»
После этого оратор знакомит своих слушателей со всей последовательностью монастырских богослужений, на которые делилась жизнь монахов в конце IV века. «Когда приближается день, эти благочестивые аскеты отдыхают всего лишь несколько минут. А мы именно в это время начинаем свой беспокойный и полный суеты день. Мы бежим по своим делам, во дворец, в суд, в театр, но посмотрите на этих святых монахов! Едва закончив утреннее пение псалмов, одни из них принимаются за изучение Священного Писания, другие собственной рукой переписывают книги. Все находятся именно на том месте, которое им предписано, и соблюдают полную тишину. Они собираются для совместных молитв, которые делят день на четыре части, в третьем, шестом и девятом часу и на вечерню. Так четыре раза в день в то время, когда миряне заняты только своими удовольствиями, монахи своими гимнами и благочестивыми песнопениями воздают хвалы Господу».
ebooksa