— Коля, где ты наловчился аркан набрасывать? — Клава старалась не выдавать колотившую ее дрожь.
— Я-то?..
Если бы Клава была повнимательней, она непременно заметила бы, что ее присутствие волнует и смущает Кольку. Он пристальней, чем требуется, смотрит вперед, на дорогу, которая стала теперь значительно ровнее, а его угловатые цвета чугуна скулы побурели.
— Так это давно… мальчишкой еще. Помнишь, одно лето я коней пас? Ничего сложного?.. Тренировка, конечно, нужна. Я сначала на пне тренировался.
Клава представила, как Колька упрямо набрасывал на пень аркан, и тихо рассмеялась, засунула подальше в рукава руки. Ей невольно вспомнились школьные годы. Тогда они казались самыми обыкновенными, а порой скучными, надоедливыми. Хотелось как можно скорее получить аттестаты. Глупые, глупые, не понимали всей прелести своего возраста. Теперь уже ни ей, ни Кольке, никому из ее сверстников никогда не будет по шестнадцати, никогда они не будут такими беспечными, наивными…
Жили шумно и дружно. Горе или радость одного почти всегда становились горем или радостью всего класса. Теперь вот они стали похожи на барсуков. Отработают день, и каждый забирается в свою нору. Сидят там, ни о ком из своих друзей не заботясь, и о них никто не заботится. Вот Колька еще осенью вернулся из армии. Мать умерла, отца из тайги, как говорят, калачом не выманишь… Колька живет один, а ей, Клаве, даже ни разу не пришло в голову его навестить. А ведь сама жила одна и знает, как это горько.
— Коля, а как ты считаешь, — посиневшие губы стали непослушными, и Клава с трудом выговаривала слова, — с годами люди черствеют, что ли?
— Так это ведь кто как. Иной, понимаешь, молодой в тысячу раз черствей старого.
Клаве стало холодно, просто невмоготу: «Он обо мне так. Безусловно, обо мне…» А кто-то другой настойчиво убеждал: «Иначе нельзя. Растревожишь зря парня».
Клава, стараясь избавиться от смущения, сказала, что слышала или читала где — раньше, в первые годы Советской власти, было больше внимания и чуткости друг к другу. А жили как? Голод, холод, болезни. А теперь стали будто скорлупой обрастать.
— Не знаю, — сказал Колька, как показалось Клаве, несколько суховато, — не довелось жить в то время. Наверное, тоже по-разному было. Я вот заметил — чуткость во многом от начальства зависит. Оно тон задает. Вот у нас был командир дивизиона, майор Сурнин. За солдата, понимаешь, душу выложит. Любили его, как отца, а дивизион всегда на первое место по всем показателям выходил. При нем все командиры батарей и взводов людьми были. А потом Сурнина перевели куда-то, на его место назначили майора Шаметько. Дундук, самодур жуткий. Наверное, был уверен, что людей призывают в армию для того, понимаешь, чтобы их всячески унижать. И главное, командиры батарей, взводов, старшины, сержанты — все давай под этого дурака подлаживаться. Чуть что — наряд, «губа». Хоть волком вой! С дубом Шаметькой вырвался наш дивизион по дисциплинарным взысканиям на первое место, а по всем остальным показателям сел на последнее. А в гражданке, думаешь, так не бывает? Да сколько угодно, понимаешь.
Колька энергично крутнул руль, сбросил газ, машина, вильнув, подкатилась к Клавиному дому, послушно замерла в нескольких шагах от калитки.
— Поехали на мельницу. Надо ячмень дробить.
Колька повернулся всем корпусом к Клаве.
— Да ты что, понимаешь? С мокрыми ногами? Надоело здоровой быть?
— Тогда подожди, Коля, — переобуюсь. Я быстро.
— Нет, так не пойдет, некогда ждать. Иди домой, достань с печки пимы, а из печки, понимаешь, горячих щей. Ну, а я сдам все по форме.
Клава вскинула на Кольку глаза. Он улыбался ласково и немного покровительственно. Клава заколебалась.
— Может, не доверяешь?
— Не говори глупости! — Клава вспыхнула, но все-таки сочла нужным добавить: — Знаешь, ячмень — это жизнь. Хоть немного поддержим скот. А я, правда, замерзла.
ebooksa