— Да, здоровье потерять легко, а нажить… Ну, а дочка, Клава, как?
Обходительность и участливый тон Ботала как-то заметно погасили у Марфы Сидоровны неприязнь к ней. Она сказала:
— А что дочка? Ночи напролет над книжками… Убегает чуть свет, приходит ночью.
Ботало завела вверх глаза.
— Скажу тебе, Сидоровна, молодежь нынче не та. Мы при родителях-то дышать боялись, по одной доске ходили. А теперь ушлые, ух и ушлые! Водят нас, простофилей, вокруг пальца.
— Ты к чему? — насторожилась Марфа Сидоровна. — Не пойму…
Мутные глаза Ботало забегали, ни на чем не останавливаясь.
— Да я так, Сидоровна… К слову пришлось. Не подумай, что из корысти. Тебя жалеючи… Знаю твою жизнь горемычную.
— Не жалей, а говори. — Марфа Сидоровна настойчиво высвободила свой рукав от руки Ботало, требовательно взглянула в ее фиолетовое лицо. Та заговорщически оглянулась — не стоит ли кто поблизости.
— Вечор иду я это мимо завалюхи Белендиных — свет так и брызжет из окошек, ну чисто тебе алюминация. Да, и с самой дороги видать, как сидят они за столом. Значит, Колька и твоя дочка. Глаз, друг с дружки не сводят… А больше в доме ни души. Потом Колька встал и задернул занавески…
«Слава богу. Пора к берегу прибиться», — подумала Марфа Сидоровна. Но вслед за этой радостной мыслью явилась вторая: «Дочку мою поносит».
— Вот тебе и работа… Да с такой работой недолго, избави боже, до греха… Принесет в подоле, ославится…
— Не такая у меня дочка, чтобы глупость позволить. А если и принесет, так не к тебе в дом, не твоя печаль.
Марфа Сидоровна отвернулась и пошла. Ботало, никак не ожидавшая такого оборота дела, растерялась и молчала, потом крикнула вслед:
— Да я ведь упредить хотела! Взбрыкнула, кляча норовистая! Другая бы мать спасибо сказала, а она горло дерет. Знаем, как в войну мясом обжиралась. И дочка, видать, не лучше… Одного поля клюковки!
Боталу показалось уже зазорным идти с Марфой Сидоровной по одной стороне улицы. Озираясь, — место бойкое, как бы не влететь под машину, — она перебралась через скользкую с ледком на выбоинах дорогу. Злость, истоки которой Ботало даже не пыталась выяснить, распирала ее. Вскоре она так распалилась, что стало невтерпеж — заскочила к Феоктисте Антоновне Гвоздиной. Там и отвела душу. Досталось не только Марфе Сидоровне, Клаве, но и покойному Василию и всем родственникам.
Феоктиста Антоновна слушала с удовольствием. На ее блеклых, съеденных краской губах играла улыбка. Случай, если он даже целиком выдуман, как нельзя кстати. Он поможет окончательно уничтожить эту алтайку в глазах Игорька. У мальчика что-то осталось от увлечения школьных лет — от внимательной матери ничего не скроется. Это «что-то» надо вытравить, выжечь.
А Марфа Сидоровна так расстроилась, что глаза застлало туманом, и она с полпути вернулась домой. «Господи, что же это? Неужто правда? Да нет, не может… Зайти могла, чтобы проведать. А насчет баловства там — нечего думать, не допустит… Теперь раззвонит по всему селу. Стыд-то какой! Самая вот сколько вдовой прожила, и никто не заикнулся…»
Дома Марфа Сидоровна сразу легла.
— Мама, что с тобой? — забеспокоилась Клава, когда вечером вернулась с работы. — Заболела?
ebooksa