Черный телефон

– Сейчас принесу, оно в моей комнате.

– Небось, на тумбочке у кровати, грязный ты типчик? – хмыкнул Эдди.

– Вы про фотокарточку Эдди? – донесся из подвала голос Морриса. – Она у меня. Я ее рассматривал. Тут, в подвале.

Я обалдел гораздо больше Эдди. Ясно же велел брату оставить снимок в покое, а прямое неподчинение было совсем на него непохоже.

– Моррис! Я ведь запретил тебе рыться в моих вещах! – взревел я.

Эдди подошел к верхней ступеньке, вглядываясь в подвал.

– Что ты с ним делал, мелкий дрочила? – крикнул он Моррису.

Моррис не ответил, и Эдди загрохотал вниз по лестнице, я за ним.

За три ступени до конца Эдди встал, уперев кулаки в бока, и оглядел открывшуюся перед нами картину.

– О, как, – выдохнул он. – Сильно.

От стены до стены подвал был застроен лабиринтом картонных коробок. Моррис перекрасил их все. Ближайшие к нам были цвета цельного молока, по мере отдаления оттенки переходили от бледно-голубых к синим и затем в глубокий кобальт. Самые дальние коробки стали угольно-черными, олицетворяя собой ночь.

Я увидел коробки-перекрестки с коридорами, ведущими на все четыре стороны. Увидел окна в форме солнышек и звезд. Сперва я решил, что они затянуты странным переливчато-оранжевым пластиком. Потом разглядел пульсирующее мерцание и понял, что пластик прозрачный, и внутри что-то горит – не иначе как Моррисова лавовая лампа. В большинстве коробок, однако, окон не было вообще, особенно в тех, что тянулись вдали от подножия лестницы, у дальней стены. Там, должно быть, царила полная тьма.

В северо-западном углу подвала над коробками возвышался гигантский, бледно мерцающий месяц из папье-маше, с поджатыми губами и единственным глазом, глядевшим на нас с выражением досадливого разочарования. Я был настолько поражен его невероятной величиной – он казался поистине огромным, – что только через минуту понял: основой ему служит здоровенная коробка, бывшая когда-то центром Моррисова осьминога. В той жизни ее оплетала сетка с торчащими вбок рогами. Помню, тогда я подумал: мол, эта кривобокая скульптура – явный признак того, что и без того невеликий ум моего братца совсем ослаб. Теперь я сообразил, что коробка и в тот раз изображала месяц, и любой, у кого есть глаза, увидел бы это сразу. Любой – но не я. Одним из моих серьезных недостатков, осознал я вдруг, было неумение вернуться к непонятой проблеме позже – чтобы разглядеть ее в другом свете или ракурсе, о чем бы ни шла речь: о странной скульптуре или о моей собственной жизни.

Вход в картонные катакомбы Морриса на этот раз начинался от самого подножия лестницы. Им служила вытянутая, больше метра высотой, коробка, лежавшая на боку так, что клапаны ее были раскрыты наподобие двустворчатых дверей. Отверстие занавешивал лоскут черного муслина, прибитый степлером изнутри. Откуда-то эхом неслись низкие, вибрирующие звуки музыки. Густой баритон распевал слова детской песенки: «Муравьи идут строем один за одним, ура! Ура!» Через несколько секунд я сообразил, что музыка доносится откуда-то из переплетения туннелей.

Я был в таком изумлении, что даже перестал злиться на Морриса за кражу фото Минди Акерс. Я говорить от изумления не мог. Первым подал голос Эдди:

– Ни фига себе луна! – обалдело произнес он, не обращаясь ни к кому конкретно. – Ну, Моррис, гений ты хренов!

Брат стоял справа, лицо его было приветливо, глаза блуждали по извивам раскинувшейся перед нами постройки.

– Я добавил твое фото в галерею, тут, в крепости. Не знал, что оно тебе еще нужно. Можешь забрать.

Эдди искоса глянул на него и расплылся в улыбке.

– Спрятал, значит? Чтобы я поискал? Какая ж ты задница, Морри!