Так или иначе, Фрэнсис, устав маяться в ожидании опасности, замечтался о перекусе у «Малышки Дебби». Он даже припомнить не мог, когда у него так подводило живот.
Небо все еще отдавало синей эмалью, было неимоверно жарко, однако солнце откатилось за красную скалу на западе, и в канаве понемногу сгущалась тень. Фрэнсис выкарабкался из-под трейлера и начал путь через горы хлама, приближаясь к лопнувшей сумке с вывалившимся содержимым. Шевеля усиком антенны, он изучил гниющий мусор. Мятые газеты, дырявые пластиковые стаканы, скомканные подгузники… Оп! Красный леденец на палочке! Фрэнсис наклонился, неловко захватив жвалами конфету вместе с оберткой, и сунул ее в рот. На землю закапала слюна.
Его ротовая полость заполнилась ошеломляюще сладким нектаром; к сердцу прилила кровь. Еще через секунду грудную клетку изнутри обожгло, горло перехватило спазмом, и желудок перевернулся вверх ногами. Он с отвращением выплюнул леденец. С объедками куриных крылышек тоже не сложилось. Оставшиеся на косточках жир и лохмотья мяса имели тошнотворный привкус, и Фрэнсиса рефлекторно вывернуло.
Синие мясные мухи жадно гудели над горами отбросов, и он задумчиво посмотрел на жужжащих тварей. Попытаться поймать парочку? Насекомые ведь едят других насекомых. Фрэнсис догадывался, что его новое тело способно на стремительные движения, вот только как ловить мух, если у тебя нет рук? Впрочем, полдюжины такой мелочи вряд ли утолят терзающий его голод. У него разболелась голова. Скорее всего, чудесному превращению он обязан съеденным кузнечикам в сахаре и прочим насекомым, которых глотал без счета. Затем ему вспомнилось солнце, вставшее в два часа ночи, и штормовые порывы горячего ветра, бившие в стены заправочной станции с такой силой, что с потолка сыпалась труха.
Верн, отец Хьюи Честера, как-то раз сбил на дороге кролика, вышел из машины и обнаружил, что у того неестественно розовые глаза. Причем не два, а четыре. Он притащил кролика в город – показать приятелям, однако находку у мистера Честера отобрал биолог, сопровождаемый капралом и двумя автоматчиками. Верну заплатили пять сотен долларов, подписав с ним обязательство о неразглашении.
Через неделю после одного из испытаний в пустыне на город опустился плотный сырой туман, воняющий жареным беконом. Не видно было ни зги, пришлось даже отменить занятия в школе и закрыть местный супермаркет с почтовым отделением. Совы перешли на дневной образ жизни; в клубящемся влажном мраке постоянно что-то грохало и низко рокотало. Говорили, что ученые в пустыне проделывают дырки в земле и в небе, а может – и в самой ткани вселенной. Облака то и дело озарялись огненными всполохами.
До Фрэнсиса впервые дошло, что все они, должно быть, насквозь пропитались тут заразой, и правительство не желает афишировать информацию об аномалиях. Поэтому и появлялись такие капралы с чековыми книжками и договорами, предписывающими хранить молчание. Признать правду оказалось непросто. Возможно, потому, что Фрэнсис всю жизнь чувствовал себя отравленным, а больше никто об этом задумываться не хотел.
Он раздраженно отпрянул от сумки с объедками и с абсолютно пустой головой двинулся дальше. Пружинистые задние конечности толкнули его тело вверх; жесткие лепестки на спине яростно затрепетали. Желудок сжался в твердый ком. Под ним мелькала выжженная солнцем, усеянная мусором земля. Он испугался, что упадет, однако опасения были напрасны – его тело все дальше ввинчивалось в воздух. Через несколько секунд Фрэнсис приземлился на гигантскую, освещенную солнцем груду отходов. Воздух с шумом вырвался из его горла; он и не заметил, что в полете задерживал дыхание.
Фрэнсис несколько минут сидел на куче – никак не мог отойти от шока. Усик антенны покалывало. Он преодолел – нет, пролетел! – целых тридцать футов под небом Аризоны. Думать было страшно, думать не хотелось, и он снова взмыл вверх. Крылышки загудели, словно механический моторчик, и Фрэнсис, забыв о голоде, в пьяном упоении закружился в воздухе над кучами разлагающегося мусора. Забыл он и о том, что всего несколько минут назад сидел с чувством полнейшей безнадежности. Прижав лапки к бронированным бокам, Фрэнсис зачарованно взирал на свалку с высоты в сотню футов. Порывы ветра били ему в лицо, а по мусору неслась его невероятная тень.
Домой он вернулся в сумерках. Идти было некуда, а голод по-прежнему давал о себе знать. Эрик? По пути к его дому придется пересечь пешком несколько улиц, а подняться на недосягаемую глазу высоту Фрэнсис не мог. Его обязательно заметят.
Он залег в кустарнике у дальней стороны заправки. Колонки выключены, свет потушен, шторы на окнах офиса закрыты. Отец никогда не сворачивался так рано. В этой части Эстрелла-авеню было совсем тихо, лишь изредка проедет случайный грузовик. Жизнь замерла. Интересно, дома ли отец? Хотя где ему быть…
Фрэнсис ступил на гравийную дорожку и бездумно заковылял к сетчатой двери. Приподнявшись на задних ножках, заглянул внутрь. Что такое? Он качнулся от внезапно нахлынувшей слабости. Открывшееся глазу зрелище обескураживало.
Отец растянулся на диване, повернувшись на бок и уткнувшись лицом в декольте Эллы, словно ребенок, накричавшийся вдоволь и уснувший на материнской груди. Похоже, они и правда спали. Элла обняла папашу за плечи, расслабленно свесив ему на спину пухлую, унизанную кольцами руку. Диван был узким, и отец с трудом умещался на краю. Зарывшись в такие буфера, недолго и задохнуться… Фрэнсис не мог припомнить, когда отец с Эллой последний раз обнимались, и совсем позабыл, каким мелким выглядел его родитель по сравнению со своей могучей подругой. Немолодые, одинокие люди – они даже во сне производили впечатление полных неудачников. При виде двух фигур, прижавшихся друг к другу, Фрэнсис ощутил мучительное сожаление, и тут же осознал, что его совместная жизнь с отцом подошла к концу. Допустим, они проснутся и увидят сына. Снова начнется визг, Элла упадет в обморок, отец схватится за ружье, приедет полиция…
Отчаявшись, он уже решил вернуться на свалку, когда заметил на столе, справа от двери, большую миску. Элла приготовила салат «тако». Заглянуть в миску Фрэнсис не мог, однако точно определил по запаху, что именно там находится. Обоняние у него теперь было что надо: он ощущал и ржавый привкус дверной металлической сетки, и душок плесени на ворсистом ковре, и запах подсоленных кукурузных чипсов. До него доносились ароматы обжаренного говяжьего фарша и острой сальсы. Фрэнсис представил себе большие листья салата, пропитавшиеся соусом, и его рот наполнился слюной.
Он налег на дверь зазубренными крючками передних лапок, вытянул шею, пытаясь заглянуть в салатницу, и дверь неожиданно приоткрылась под его весом. Бросив вороватый взгляд на парочку на диване, Фрэнсис скользнул внутрь. Спят…
Пружина на двери давно ослабла, и сетка, слегка качнувшись на скрипучих петлях, тихо стукнула о дверную раму. Даже негромкий звук заставил сердце Фрэнсиса подпрыгнуть в груди, однако отец лишь поежился, еще глубже закопавшись в ложбинку между морщинистых грудей Эллы. Фрэнсис подкрался к столу и навис над миской. Там почти ничего не осталось – лишь лужица жирного соуса на дне да несколько влажных клочков салата, прилипшего к стенкам. Он попытался выловить один из обрывков, однако лапки – это вам не человеческие руки. Лопасти наподобие шпателя, росшие на концах передних ножек, неловко задев миску, перевернули ее на бок. Фрэнсис хотел поймать салатницу, накренившуюся на краю стола, но та выскользнула из его крюков и со звоном упала на пол.
Он пригнулся, застыв на месте. За его спиной заспанно вскрикнула Элла, раздался металлический щелчок, и Фрэнсис обернулся. Отец уже вскочил с дивана и стоял от него в каком-то ярде. Наверняка проснулся еще до того, как грохнулась миска, а может, с самого начала прикидывался спящим. Бадди уже переломил ствол дробовика, зажав приклад в подмышке, а другой рукой открывая коробку с патронами. Похоже, спал, не выпуская ружья, лежавшего на диване между ним и Эллой.
Верхняя губа отца искривилась от отвращения. Нескольких зубов во рту не хватало, а те, что еще оставались, сгнили и почернели.
– Ах ты мерзкая тварь, – пробормотал он, откинув крышку коробки. – Бьюсь о заклад, теперь уж мне поверят!
Элла грузно зашевелилась на диване, глянув через спинку, и издала придушенный вопль: