Черный телефон

– Ладно.

Она опять прижалась лицом к моей груди. Нос уперся в шрам – в форме серпа, как серебряный месяц, к которому я продолжал подниматься. Казалось, он уже недалеко.

Энджи погладила шрам пальцем.

– Просто невероятно, какой ты везучий. Подумай сам: на пару дюймов ниже, и сук распорол бы тебе сердце.

– А может, и распорол? – Я опустил колени, чтобы она сползла.

Энджи крепко цеплялась мне за шею, и пришлось долго отдирать от себя ее пальцы, пока она наконец не упала.

Всякий раз, как мы с братом играли в супергероев, он отводил мне роль злого супермена. Что ж, кто-то должен быть плохим.

Ник в последнее время твердит, что надо бы мне прилететь к нему в Бостон, дескать, посидим вместе, выпьем. Видимо, хочет поиграть в старшего брата, дать мне мудрых советов типа «нужно взять себя в руки и жить дальше». А может, хочет поделиться своим горем. Наверное, он тоже скорбит.

Думаю, как-нибудь ночью я его навещу. Покажу ему накидку. Вдруг он захочет ее примерить. Попробует выйти из своего окна на пятом этаже. Ну, или не захочет – после того что случилось. Тогда младший братик ему поможет, даст, так сказать, толчок.

А там кто знает? Есть, конечно, вероятность, что, выйдя из окна в моей накидке, он не упадет, а поднимется, улетит в холодные бесстрастные объятия неба. Хотя вряд ли. Когда мы были детьми, накидка у него не действовала. С какой стати она подействует сейчас? Или вообще когда-нибудь?

Это ведь моя накидка.

Последний выдох

Перевод Елены Корягиной

Незадолго до полудня заглянуло семейство – папа, мама и сын. Первые посетители за день и, насколько Элинджер понимал, они же и последние. Народ в музее никогда не толпился, и у Элинджера было время провести для них экскурсию.

Он встретил гостей у гардероба. Женщина все еще стояла на ступеньке, не спешила окончательно войти. Она смотрела поверх головы сына на мужа, смотрела вопросительно, с сомнением. Муж в ответ хмурился, держал полы куртки-дубленки, но никак не мог решить – снимать ее или нет. Подобные сцены Элинджер видел сотни раз. Стоило человеку войти в музей и осмотреться в неярко освещенном фойе, напоминающем зал для панихид, как он сразу начинал жалеть, что сюда зашел.

И только мальчик чувствовал себя непринужденно; он стянул куртку и повесил на крючок на стене.

Элинджер поспешил кашлянуть, чтобы его заметили. Когда людям нужно выбирать – сохранить душевное равновесие или сохранить лицо, стараются сохранить лицо. Он сложил ладони и постарался улыбнуться ободряющие и ласково, как родной дедушка. Эффект, однако, получился отрицательный. Ростом за два метра, с впалыми висками, Элинджер был бледный, как покойник. Зубы (собственные, несмотря на восемьдесят лет) – мелкие, темные и словно подпиленные напильником, тоже производили неприятное впечатление.

Отец семейства чуть съежился. Женщина инстинктивно взяла ребенка за руку.

– Добро пожаловать. Я – доктор Элинджер.

– Здрасте, – сказал отец. – Извините за беспокойство.