– Серьезно подготовилась старушка, – заметил я.
Сидевшие в машине встрепенулись. Это к воротам из-за деревьев вышел Лихоносов. Остановился, с сомнением посмотрел на дачу. Подошел к машине. Что-то сказал. Вынул портсигар. Кажется, просит прикурить.
Мари толкнула меня локтем и показала куда-то.
Справа от автомобиля качнулись ветки шиповника.
Вдруг Лихоносов обхватил того, кто поднес ему спичку, за шею, и крикнул:
– Давай!
С его стороны подбежали двое, помогли выволочь левого охранника на дорогу. Правый сунул руку под мышку, но в него, распахнув дверцу, вцепились трое. После короткой свалки оба охранника оказались на земле, со связанными за спиной руками и с кляпами во рту.
– Как во времена моей юности в Уайлд-Весте, – меланхолически вздохнула Мари. – Ну что, идем?
Но еще раньше, чем мы подошли к воротам, из леска вынесся «роллс-ройс». Выскочил шофер, распахнул дверцу. Оттуда вышла Алевтина Романовна и быстрыми, широкими шагами направилась к дому. Все кроме одного «заступника», оставшегося сторожить пленных, кинулись за нею следом. Это несколько напоминало еще одну превосходную картину, художника Серова – где за Петром Великим еле поспевает свита.
Охрану удалось снять без шума, но теперь тишина закончилась. Во дворе, который я толком не разглядел – только что цветы на клумбах там высажены крестами, – нас встретили визгом и воплем. Юркие черные старушенции метались, размахивали руками, бежали кто к дому, кто наоборот прочь. Их было не меньше десятка, а орали они, будто целая толпа.
– Беда, матушка! Спасайся, батюшко! Анчихристово войско!
Одну, подвернувшуюся на пути, Хвощова отшвырнула в сторону, как мешок с тряпьем, и первой ворвалась в дом.
Рядом с ней была Мари Ларр, потом Лихоносов со своими, и в арьергарде я. Но не отставал, глядел в оба.
Как ни странно, внутренний вид «Скита», куда Кукуха удалялась для уединенной молитвы, был очень похож на интерьер палаццо ее невестки. Тоже широкая лестница на второй этаж, и на стенах сверху донизу сплошной, сливающейся массой – живопись, только не дерзкие картины, а иконы.
То же и в большой комнате, напоминавшей внутренность матросского сундучка – если, конечно, бывают матросы, заклеивающие стенки своих сундучков не вырезанными из журнала красотками, а ликами святых. Суровые бородатые апостолы, святители и угодники выстроились шеренгами со всех четырех сторон, как войско на параде.
– Где?! Где?! – вот единственное, что крикнула Алевтина Романовна грузной старухе в черном одеянии, с большим распятием на груди. Выглядела Хвощова-старшая устрашающе. Глаза навыкате, раздутый зоб, на носу поросшая седым мхом бородавка. Сама бесформенная, словно тряпичная баба, какие сажают на самовар, и почему-то в огромных валенках.
Я так засмотрелся на впечатляющую особу, что не сразу заметил еще одного человека. Правда, он прижимался к стене. Должно быть, заслышав шум, вскочил и попытался спрятаться. На столе был накрыт чай на две персоны: чашки, баранки, пряники.
Незнакомец, длиннобородый и длинноволосый мужик в поддевке, малиновой косоворотке, юфтевых сапогах, повел себя чуднó. Когда к нему кинулись двое «заступников» и взяли за локти, чтобы стоял смирно и не мешал, бородатый хрипло заорал:
– Убивать будетя? Ответитя! Перед богом и царем ответитя!
Алевтина Романовна сердито на него глянула, крикун тут же получил удар кулаком под дых, согнулся и засипел.