Он уходя спросил
– Я вас знаю. Вы Гусев из Департамента полиции. Господин полковник подаст вашему директору рапорт. Вы за это ответите!
На прощанье Распутин размашисто меня перекрестил и даже благословил, но на душе было скверно. Я все-таки угодил в историю, да в какую! От одной мысли, что Распутин может наябедничать императрице, директор Департамента впадет в трепет – его собственная судьба повиснет на волоске. И на всякий случай, превентивно, сотрет раба божьего Гусева в прах…
Я вернулся в дом на подгибающихся ногах, утешаясь лишь тем, что по крайней мне погубил свою карьеру не зря, а ради спасения невинного ребенка. Быть может, Дашенька уже воссоединилась с матерью. В бесславной отставке, а то и под следствием я буду утешаться тем, что сделал благое дело.
Но девочки в иконной комнате не было. Там по-прежнему бушевала Кукуха. Напирала на невестку, размахивая своим посохом, а та пятилась.
– С ума ты сбрендила, Алевтина! Чтоб я крала собственную внучку?! Как в твою поганую голову могло такое прийти?!
– Что же вы ни разу за все это время ею не поинтересовались? Раньше чуть не каждый день названивали, здорова ли, а тут пропали? И кто мне записку прислал – про спасение невинной овечки? С чего вдруг? – перешла в контрнаступление Алевтина Романовна. Две Хвощовы чуть не уперлись лбами.
– Потому что я знаю, что Дашеньку украли! С самого начала знала! С первого дня! Это ты по заграницам шлялась по своим бесовским делам! А я за Дашенькой доглядывала! И первая, раньше тебя, прознала!
– Откуда?
– Больше надо людям платить, коли хочешь, чтоб были тебе верны, – оскалилась Кукуха фальшивыми белыми зубами.
Дедукция несложная, подумал я. С одним подозреваемым. Она платит шоферу, который возил девочку в больницу. Больше никто ей рассказать не мог. Впрочем это несущественно. Существенно, что…
У меня внутри всё похолодело.
– Так у вас нет Даши? – дрожащим голосом произнесла Алевтина Романовна и будто стала меньше ростом. – Нет, не верю. Вы лжете! Я велю обыскать дом!
– Ищи! Дашенька у меня вот где! – Кукуха показала себе на грудь. – Сердце мне вырви, она там! Которую неделю денно и нощно Бога молю! Для того сугубый аналой устроила – как святой Старец повелел, а он знает, ему Богородица шепчет!
– Что за чушь вы несете? – поморщилась Алевтина Романовна. – Полоумная, злобная ведьма!
– А ты блудня Вавилонская! За твои мерзости Бог у тебя деточку исторг!
Как это в них уживается? – подивился я. Обе души не чают в одном и том же ребенке и так ненавидят друг дружку.
– Что такое «сугубый аналой»? – спросила Мари Ларр, до сей минуты молча наблюдавшая за бурным противостоянием.
– Пойдем. Покажу.
Мы все, кроме «заступников», ставших теперь ненужными, последовали за хозяйкой вглубь дома. Шли темными переходами, насквозь пропахшими ладаном, дважды поднимались и спускались по ступенькам. Наконец оказались перед дверью, вернее дверцей вышиной мне едва по пояс. Я думал, это какой-нибудь стенной шкаф, но старуха кряхтя опустилась на колени.
– Входить туда нужно смиренно, земнопоклонно, – объявила она и полезла на четвереньках первой.