Гостья

Франсуаза преодолела несколько сантиметров.

– Вы ослепительны, Мари-Анж, это синее с фиолетовым так красиво!

– Это костюмчик от Ланвен, мило, не правда ли?

Еще несколько рукопожатий, несколько улыбок, и Франсуаза очутилась возле Элизабет.

– Тяжелое дело, – призналась она. Она в самом деле чувствовала себя усталой, в последнее время она часто уставала.

– Сколько элегантности в этот вечер! – заметила Элизабет. – Все эти актрисы, ты видела, какая у них скверная кожа?

Кожа Элизабет тоже была не блестящей – одутловатая и отливающая желтизной. «Она распустилась», – подумала Франсуаза, трудно было поверить, что шесть недель назад на генеральной репетиции она выглядела ослепительно.

– Это из-за грима, – объяснила Франсуаза.

– Тела потрясающие, – беспристрастно продолжала Элизабет. – Как подумаешь о Бланш Буге, которой за сорок!

Тела были молодые, и волосы чересчур точных оттенков, и даже рисунок лиц твердый, однако эта молодость не отличалась живой свежестью, то была забальзамированная молодость; ни одной морщинки не отпечаталось на хорошо массированной плоти, но от этого изнуренный вид вокруг глаз вызывал еще большую тревогу. Все старело изнутри и сможет стареть еще долго, причем лощеный панцирь не треснет, а потом вдруг однажды эта блестящая скорлупа, ставшая тонкой, как шелковистая бумага, рассыплется в прах, и тогда глазам предстанет совершенно законченная старуха, с морщинами, пятнами на коже, раздувшимися венами, узловатыми пальцами.

– «Хорошо сохранившиеся женщины», какое ужасное выражение, – сказала Франсуаза. – Мне всегда на ум приходят консервированные омары и официант, который говорит: «Они так же хороши, как свежие».

– У меня нет предпочтения в пользу молодости, – сказала Элизабет. – Эти девчонки так безвкусно одеты. Они не производят ни малейшего впечатления.

– Ты не находишь приятной Канзетти, с ее широкой цыганской юбкой? – спросила Франсуаза. – А посмотри на малышку Элуа и Шано; конечно, покрой не безупречен…

Эти платья, немного несуразные, обладали некой прелестью смутных существований, отражая их стремления, мечты, трудности, возможности своих хозяек. Широкий желтый пояс Канзетти, вышивки, которыми Элуа усыпала свой корсаж, были столь же неотъемлемой их частью, как улыбки. Именно так одевалась когда-то Элизабет.

– Ручаюсь, они много отдали бы, эти дамочки, чтобы походить на Арблей или на Буге, – язвительно заметила Элизабет.

– Это верно, если они преуспеют, то станут точно такими, как другие, – сказала Франсуаза.

Она окинула взглядом сцену: красивые успешные актрисы, дебютантки, пристойные неудачницы – такое множество отдельных судеб, которые составляли это смутное кишение, вызывавшее легкое головокружение. В иные моменты Франсуазе казалось, что эти жизни специально ради нее пересеклись в той точке пространства и времени, в которой находилась она, в другие мгновения все выглядело совсем не так. Люди были разбросаны, каждый сам по себе.

– Во всяком случае, этим вечером Ксавьер на редкость невзрачна, – заметила Элизабет, – цветы, которые она засунула в волосы, дурного вкуса.

Франсуаза провела с Ксавьер много времени, собирая этот робкий букетик, но ей не хотелось перечить Элизабет; и без того в ее взгляде всегда хватало враждебности, даже если придерживаешься ее мнения.

– Они оба забавные, – сказала Франсуаза.