Гостья

«Я – никто», – подумала Франсуаза; нередко она испытывала гордость не быть запертой, как другие, в узкие личные пределы, например, находясь в «Прери» однажды ночью не так давно с Элизабет и Ксавьер. Чистое сознание перед лицом мира – так она думала о себе. Она коснулась своего лица: для нее это была всего лишь белая маска. Только вот одно: все эти люди видели его, и волей-неволей она тоже находилась в этом мире, сама частица этого мира; она была одной из женщин среди прочих, и этой женщине она позволила произрастать как придется, не навязывая очертаний; об этой незнакомке она была не способна вынести никакого суждения. А между тем Ксавьер ее судила, она сравнивала ее с Поль; кого из них она предпочитала? А Пьер? Когда он смотрел на нее, кого он видел? Она обратила взгляд на Пьера, но Пьер на нее не смотрел.

Он смотрел на Ксавьер; приоткрыв рот, с затуманенным взором, Ксавьер с трудом дышала; она уже не знала, где находится, казалось, она была вне себя; Франсуаза смущенно отвела глаза, настойчивость Пьера была нескромной и почти непристойной; это лицо одержимой не предназначалось для посторонних взглядов. Это, по крайней мере, Франсуаза могла знать: сама она не способна на столь пылкий экстаз. С большой долей уверенности Франсуаза могла знать, чем она не была; это тягостно – сознавать себя как череду отсутствий.

– Ты видела лицо Ксавьер? – спросил Пьер.

– Да, – ответила Франсуаза.

Он произнес эти слова, не отводя глаз от Ксавьер.

«Так и есть», – подумала Франсуаза. Не только для себя, но и для него тоже она не обладала отчетливыми чертами; невидимая, бесформенная, она смутно была частью его, он говорил с ней, как с самим собой, а его взгляд был прикован к Ксавьер. В это мгновение Ксавьер, с ее распухшими губами и двумя слезинками, катившимися по мертвенно-бледным щекам, была прекрасна.

Все зааплодировали.

– Надо пойти поблагодарить Поль, – сказала Франсуаза. «А я ничего уже больше не чувствую», – подумалось ей. Едва взглянув на танец, она, подобно старым женщинам, перемалывала навязчивые мысли.

Поль приняла комплименты с большим изяществом; Франсуаза восхищалась ее умением всегда так безупречно себя вести.

– Мне хочется послать за моим платьем, моими пластинками и масками, – сказала Поль, устремив на Пьера свои большие ясные глаза. – Мне хотелось бы знать, что вы об этом думаете.

– Мне очень интересно увидеть, в каком направлении вы работаете, – ответил Пьер, – есть столько разных возможностей в том, что вы нам показали.

На проигрывателе зазвучал пасадобль; снова образовались пары.

– Потанцуйте со мной, – настойчиво обратилась Поль к Франсуазе.

Франсуаза покорно последовала за ней; она услышала, как Ксавьер недовольным тоном сказала Пьеру:

– Нет, я не хочу танцевать.

Она возмутилась. Ну вот! Опять она виновата, Ксавьер в ярости, а Пьер будет сердиться на нее за ярость Ксавьер. Но Поль вела так хорошо, и было одно удовольствие подчиняться ей; Ксавьер ничего не умела.

На сцене танцевали пар пятнадцать; другие разошлись по кулисам, ложам; одна группа расположилась в креслах балкона. Внезапно на авансцену, словно эльф, выскочил Жербер; его преследовал Марк Антоний, изображая вокруг него танец обольщения; это был мужчина с довольно плотным телом, исполненным, однако, живости и грации. Жербер выглядел слегка пьяным. Большая черная прядь волос падала ему на глаза, он останавливался, неуверенно кокетничая, потом бросался прочь, стыдливо прикрывая рукой голову, то убегал, то возвращался с видом робким и соблазнительным.

– Они очаровательны, – заметила Поль.

– Самое пикантное то, что у Рамблена действительно такие наклонности. Впрочем, он этого и не скрывает.

– А я задавалась вопросом: та женственность, которой он наделил Марка Антония, – результат искусства или природных наклонностей? – сказала Поль.