Гостья

– Но мы не виделись с Жербером целую вечность, надо было встретиться с ним ненадолго, – извиняющимся тоном сказал Пьер.

– Я прекрасно знаю, – отвечала Ксавьер, – но меня всегда раздражает то, что вы позволяете терзать себя всем этим людям.

– Вы милая нетерпимая особа, – сказал Пьер.

– Я не могу себя переделать, – удрученно отвечала Ксавьер.

– И не пытайтесь, – с нежностью проговорил Пьер. – Ваша нетерпимость – не мелочная ревность, это сочетается с вашей непримиримостью, с силой ваших чувств. Если отнять у вас это, вы уже не будете самой собой.

– Ах! Как было бы хорошо, если бы в мире нас было только трое! – сказала Ксавьер. Взгляд ее загорелся страстью. – Никого, кроме нас троих.

Франсуаза через силу улыбнулась. Она часто страдала из-за сообщничества Ксавьер и Пьера, но этим вечером обнаружила в этом свой собственный приговор. Ревность, озлобленность – те чувства, которые Франсуаза всегда отвергала, – оба они говорили о них как о вещах прекрасных и ценных, с которыми следовало обращаться с почтительной осторожностью. Она тоже могла бы отыскать в себе такие смущающие богатства; почему же им она предпочитала устаревшие, ненужные запреты, которые Ксавьер дерзко попирала? Сколько раз ее охватывала ревность или у нее появлялось искушение возненавидеть Пьера, пожелать зла Ксавьер, однако под ничтожным предлогом сохранения своей чистоты она создала в себе пустоту. Со спокойной отвагой Ксавьер предпочитала полностью самоутверждаться; в награду она обретала свое место на земле и вызывала горячий интерес у Пьера. Франсуаза не осмеливалась быть самой собой и в порыве страдания понимала, что такая лицемерная трусость привела ее к тому, чтобы стать ничем.

Она подняла глаза, Ксавьер как раз говорила:

– Мне очень нравится, когда у вас усталый вид. Вы становитесь таким прозрачным. – Внезапно она улыбнулась, глядя в глаза Пьеру. – Вы похожи на собственного призрака. В роли призрака вы были бы прекрасны.

Франсуаза взглянула на Пьера; он и правда был бледен; эта нервная хрупкость, которую в это мгновение отражали его осунувшиеся черты, нередко волновала ее до слез, однако она была слишком отрезана от него, чтобы ее тронуло это лицо: только через улыбку Ксавьер она угадывала его романтическую притягательность.

– Но вы прекрасно знаете, что я не хочу больше быть призраком, – сказал Пьер.

– Ах! Но призрак – это не труп, – возразила Ксавьер. – Это живое существо. Только тело ему дается душой, у него нет лишней плоти, он не испытывает ни голода, ни жажды, ни потребности в сне. – Глаза ее остановились на лбу Пьера, на его руках, крепких и легких руках, которых Франсуаза часто с любовью касалась, но никогда не думала на них смотреть. – И потом, мне кажется поэтичным то, что призрак не прикован к земле: где бы он ни был, он в то же время и где-то еще.

– Я не где-то еще, я здесь, – сказал Пьер.

Он с нежностью улыбнулся Ксавьер; Франсуаза еще помнила, с какой радостью она нередко воспринимала такие обращенные к ней улыбки, но была уже неспособна завидовать им.

– Да, – согласилась Ксавьер, – но я не знаю, как это выразить: вы здесь, потому что этого хотите. У вас не замкнутый вид.

– А у меня часто бывает замкнутый вид?

Ксавьер заколебалась.

– Иногда. – Она кокетливо улыбнулась. – Когда вы разговариваете с серьезными господами, можно, пожалуй, подумать, что вы и сами один из них.

– Помнится, когда вы познакомились со мной, то готовы были принять меня за противного, высокомерного человека.

– Вы изменились, – отозвалась Ксавьер.