Гостья

– Да, я знаю, похоже, он действительно ее ценит, – несколько натянуто сказал Жербер.

– Это странная личность, – продолжала Франсуаза. – Отношения с ней непростые.

– Пожалуй, она не слишком приветлива, – заметил Жербер. – Не знаешь, как с ней разговаривать.

– Она отрицает всякую вежливость, это смело, но довольно неудобно.

– На занятиях она никогда ни с кем не разговаривает; сидит в углу, закрыв лицо волосами.

– Есть одна вещь, которая больше всего выводит ее из себя, – продолжала Франсуаза. – Это то, что мы с Пьером всегда приветливы друг с другом.

Жербер удивился:

– Но ведь она прекрасно знает, как это все у вас?

– Да, но ей хотелось бы, чтобы люди оставались свободны в отношении своих чувств. Постоянство, ей кажется, достигается лишь путем компромиссов и обманов.

– Это смешно! Она должна была бы прекрасно видеть, что вы в этом не нуждаетесь, – заметил Жербер.

– Разумеется, – согласилась Франсуаза.

Она не без досады взглянула на Жербера: любовь – это все-таки не так просто, как он думает. Это сильнее времени, но существует все-таки во времени, и случаются время от времени тревоги, отречения, мелкие огорчения. Конечно, все это не в счет, поскольку отказываешься это учитывать, но порой, однако, требуется маленькое усилие.

– Дайте мне сигарету, – попросила она, – это создает иллюзию тепла.

Жербер с улыбкой протянул ей пачку; эта улыбка была прелестной и не более того, хотя можно было бы найти в ней волнующее расположение. Франсуаза догадывалась, сколько нежности обнаружила бы она в этих зеленых глазах, если бы любила их. Все эти драгоценные дары – она от них отказалась, даже не познав их, и никогда она их не узнает. Ни малейшего сожаления о них она не испытывала, хотя они этого вполне заслуживали.

– Смех один, когда видишь Лабруса с юной Пажес, – сказал Жербер. – Кажется, будто он шагает по стеклу.

– Да, обычно так он бывает заинтересован, когда видит в людях устремленность, чаяния, смелость, но тут совсем иное. Никто не проявляет такой беззаботности в отношении собственной жизни, как она.

– Он действительно дорожит ею? – спросил Жербер.

– Не так легко сказать, что это означает для Пьера – дорожить кем-то, – заметила Франсуаза. Она в сомнении пристально смотрела на огонек своей сигареты. Прежде, когда она говорила о Пьере, то заглядывала в себя. Теперь, чтобы определить его черты, ей приходилось от него отстраняться. Ответить Жерберу было почти невозможно: Пьер всегда отвергал всякое единомыслие с самим собой; от каждой минуты он требовал продвижения вперед и с яростью вероотступника приносил свое прошлое в жертву настоящему. Предполагалось, что вы держите его вместе с собой запертым в неизменном стремлении к нежности, искренности, страданию, а он, словно эльф, уже перемещался на другой край времени. У вас в руках он оставлял некий призрак, который с высоты своих только что обретенных достоинств сурово осуждал. А самое скверное, что он сердился на обманутых за то, что они могли довольствоваться неким его подобием, причем подобием устаревшим. Франсуаза погасила окурок в пепельнице. Прежде ей казалось забавным, что Пьер никогда не держится за настоящий момент. Но сама-то она до какой степени была защищена от таких предательских отлучек? Безусловно, ни с кем в мире Пьер не согласился бы на соучастие против нее; но с самим собой? Понятно было, что домашней жизни у него нет, но необходимо было потворство, чтобы до конца этому верить. Франсуаза почувствовала, что Жербер украдкой смотрит на нее, и взяла себя в руки.

– Главное в том, что она внушает ему беспокойство, – сказала Франсуаза.

– Как это? – спросил Жербер.