К этой минуте Ван уже был сыт по горло своей безумной, но нисколько не занятно-безумной собутыльницей. Он поймал свой стакан, едва не опрокинутый жестом, который он сделал, привлекая внимание Ады, и, не теряя даром времени, сказал (тоном, который Ада впоследствии назвала саркастическим, неприятным и совершенно недопустимым):
«Завтра утром je veux vous accaparer, ma chère. Как ты уже, возможно, знаешь от моего или твоего адвоката, или от обоих, счета Люсетты в нескольких швейцарских банках…»
И он пустил в ход заранее приготовленную версию положения дел, выдуманную от начала и до конца.
«Посему предлагаю, – прибавил он, – если у тебя ничего не запланировано, – бросает вопросительный взгляд, обошедший Вайнлендеров, но последовательно остановившийся на каждом из трех киношников, каждый из которых кивнул с идиотским одобрением, – завтра же отправиться к мэтру Жорату или Ратону, никак не запомню его имя, enfin, к моему поверенному в Лузоне, в получасе езды отсюда, давшему мне некоторые бумаги, которые лежат у меня в отеле и которые тебе нужно вздохнуть, то есть подмахнуть со вздохом, ибо дело прескучное. Хорошо? Хорошо».
«Но Ада, – затрубила Дора, – ты забыла, что завтра утром мы собирались посетить Институт Флоральной Гармонии в Шато Пирон!»
«Поедешь туда послезавтра, или во вторник, или в следующий вторник, – сказал Ван. – Я бы с удовольствием отвез вас всех троих в эту очаровательную lieu de méditation, но мой гоночный “Ансеретти” вмещает лишь одного пассажира, а этим делом с затерявшимися вкладами, по-моему, следует заняться незамедлительно».
Юзлик сгорал о нетерпения что-нибудь сказать. Ван уступил благонамеренному автомату.
«Я счастлив и польщен тем, что обедаю с Васко да Гамой», сказал он, поднимая бокал к своему привлекательному лицевому аппарату.
Такое же искажение – указавшее Вану источник тайных знаний Юзлика – встречалось в «Курантах Чуза» (мемуары однокашника Вана, а теперь лорда Чуза, взобравшиеся на шпалеру бестселлеров, за которую все еще цеплялись, главным образом из-за нескольких неприличных, но очень забавных упоминаний «Виллы Венус» в Рэнтом-Брукс). Пока Ван прожевывал ядрышко подходящего ответа, с полным ртом шарлотки (не шарлатанской «charlotte russe», подаваемой в большинстве ресторанов, а настоящего, похожего на крепость горячего пирога с подрумяненной корочкой и яблочной начинкой, приготовленного Такоминым, шеф-поваром отеля, перебравшимся сюда из калифорнийской Розовой Бухты), в нем боролись два противоречивых и страстных желания: первое – оскорбить Юзлика за то, что он накрыл своей ладонью руку Ады, когда за две или три перемены блюд до того попросил ее передать ему масло (Ван несравнимо сильнее ревновал ее к этому влажноокому самцу, чем к Андрею, и с дрожью гордости и гнева вспомнил, как в канун нового, 1893 года он наотмашь ударил своего родственника, фатоватого Вана Земского, который позволил себе такую же ласку, присев к ним за столик в ресторане, и которому он позже под каким-то предлогом все-таки сломал челюсть в клубе молодого князя), и второе – сказать Юзлику, как он восхищается «Последней интрижкой Дон Жуана». Не имея возможности по очевидной причине удовлетворить первое желание, он отказался и от второго, втайне отдающего трусливой учтивостью, и, проглотив янтарно-сочную кашку, ограничился следующим ответом:
«Книга Джека Чуза, безусловно, весьма занимательна, особенно тот отрывок о яблоках и диарее, а также выдержки из Венерианской “Розовой Книги” (Юзлик скосил глаза в сторону в показном усилии припомнить эти частности, после чего поклонился в преувеличенном выражении своего уважения предмету их общей памяти), – но шельмецу никогда не следовало ни разглашать мое имя, ни коверкать мой теспионим».
Во время этого удручающего ужина, оживленного лишь шарлоткой да пятью бутылками Моэта, из которых Ван выпил больше трех, он избегал смотреть на ту часть Ады, которая называется «лицом» – живую, божественную и таинственно волнующую часть, которая в этой важнейшей форме редко встречается у людей (одутловатые и бородавчатые маски не в счет). В то же время Ада не могла удержаться от того, чтобы ежеминутно не обращать на него своих темных глаз, как будто с каждым взглядом она восстанавливала равновесие; но когда вся компания переместилась обратно в салон и допила там кофе, Ван, чьи points de repère после ухода трех кинематографистов резко сократились, начал испытывать трудности с фокусировкой.
Андрей. Адочка, душка, разскажи же про ранчо, про скотъ, ему же любопытно.
Ада
Андрей. Я говорю, разскажи ему про твое житье-бытье. Авось заглянетъ къ намъ.
Ада. Оставь, что тамъ интереснаго?
Даша
Иван
Иван
Дороти. Машины Андрея какие угодно, только не доисторические!