«Мы бросили тебе вызов, чтобы ты нашел тайное чувствилище, сенсориум, и заставил его сработать. Тем летом Белль растянула поясницу, и когда нас предоставили самим себе, я не знала, куда
«И в нем ничего не было», сказал Ван.
«Не совсем. В нем была крошечная красная пешка, вот такого размера (показывает пальцами высоту ячменного зернышка – над чем? Над кистью Вана). Я сохранила ее на счастье; она, должно быть, до сих пор лежит у меня где-то. Так или иначе, этот случай предобусловил, как выражается мой профессор Орнамента, развращение твоей бедной четырнадцатилетней Люсетты в Аризоне. Белль вернулась в Канадию, потому что Вронский искалечил “Обреченных детей”; ее преемница сбежала с Демоном; papa путешествовал на Востоке; maman редко возвращалась домой до рассвета; служанки по ночам разбредались кто куда со своими любовниками, а я терпеть не могла спать одна в отведенной мне угловой комнате, даже если не гасила розовый фарфоровый ночник с просвечивающей картинкой заблудшего ягненка, потому что боялась пум и змей <здесь, по всей видимости, передана не ее речь, а отрывок из письма или писем.
Шутливая присказка старой графини де Пре, расхваливавшей хромую кобылу в своей конюшне в 1884 году, подхваченная ее сынком, перешедшая к его любовнице, от которой ее и переняла единоутробная сестра. Сидевший в красном плюшевом кресле Ван, пальцы рук сложены шатром, мгновенно вывел эту цепочку.
«– я пришла со своей подушкой в спальню Ады, где ночник, похожий на мой, высвечивал светлобородого чудака в махровом халате, обнимающего найденного ягненка. Ночь стояла горячая, как жаровня, и мы были совсем голые, если не считать кусочка пластыря на том месте, где доктор погладил и уколол мою руку, и Ада была олицетворением черно-белой красы, pour cogner une fraise, тронутой земляничной алостью в четырех местах, симметричная дама червей».
В следующий миг они прижались друг к дружке и испытали столь восхитительное удовольствие, что стало ясно – они всегда будут так делать вместе, в гигиенических целях, восполняя отсутствие любовника и усмиряя плотский жар.
«Она научила меня вещам, о которых я даже не подозревала, – вновь переживая былое удивление, призналась Люсетта. – Мы сплетались, как змеи, и рыдали, как пумы. Мы были монгольскими акробатками, монограммами, анаграммами, адалюциндами. Она целовала мой крестик, а я ее, и наши головы были зажаты в таких причудливых положениях, что у Бриджет, маленькой горничной, случайно вошедшей к нам со свечой, мелькнула нелепая мысль, хотя она сама не прочь развлечься, что мы одновременно рожаем девочек, твоя Ада разрешается une rousse, а ничья Люсетта – une brune. Только представь».
«И смех и грех».
«О, это продолжалось на ранчо Марины чуть ли не каждую ночь и нередко еще во время сиесты. При всем том, в промежутках между этими vanouissements – ее выражение – или во время менструаций, которые, веришь или нет —»
«Я могу поверить во что угодно», сказал Ван.
«– у нас с ней всегда совпадали, мы оставались обычными сестрами, ведущими рутинные разговоры, имеющими мало общего друг с другом – она собирала кактусы или повторяла свои реплики для следующего прослушивания в Стерве, а я много читала или срисовывала красивые эротические картинки из альбома Запрещенных Шедевров, который мы нашли, апропо, в оставленной Белль коробке корсетов и хрестоматий, и я могу заверить тебя, что они были намного реалистичнее свитков Монга Монга, очень плодовитого в 888 году, за тысячу лет до того, как Ада сказала, что они иллюстрируют восточную гимнастику, когда я случайно наткнулась на них в углу одного из своих укрытий. Так проходил день, а потом зажигалась звезда и огромные ночницы на
В эту минуту, как в умело состряпанной пьесе, прослоенной для разрядки комичными сценками, загудел медный кампофон, и не только закулдыкали радиаторы отопления, но и содовая в открытой бутылке участливо зашипела.
Ван (раздраженно): Не разобрал первое слово… Как-как? L’adorée? Минуту. (К Люсетте.) Пожалуйста, не уходи. (Люсетта шепотом произносит французское детское слово с двумя «п».) Окэй (указывает в сторону коридора). Простите, Полли. Итак, вы сказали l’adorée? Нет? Прочитайте все предложение. Ах, la durée. La durée это не… какое еще либидо? А, либо «длительность». Синонимы? Еще раз прошу меня извинить, я должен заткнуть этот газированный фонтан. Не кладите трубку. (Кричит в сторону «cory door», как они называли длинный проход на втором этаже Ардис-Холла.) Люсетта,
Он наполнил себе вторую рюмку бренди и на одну дурацкую секунду задумался, от чего он, чорт возьми, только что отвлекся. Ах да, поллифон.
Трубка не подавала признаков жизни, но едва он повесил ее, как аппарат вновь загудел, и одновременно Люсетта несколько раз раздельно стукнула в дверь.
Ван: La durée… Господи, да входи без стука… Нет, Полли, стук к вам не относится: это моя маленькая кузина. Продолжим. La durée никакой не синоним длительности, хотя термин и проникнут, да, как “проникать”, именно этим представлением философа. Что снова не так? Не уверены, что речь идет о durée, а не о dorée? D, u, r. Я полагал, что вы владеете французским. Ах, вот как. До свидания.
«Моя машинистка, заурядная, но всегда доступная блондинка, не смогла разобрать “durée”, отчетливо написанный у меня термин, поскольку, по ее словам, она знает французский, но не научный французский».
«По-моему, – заметила на это Люсетта, смахивая с длинного конверта каплю содовой, – Бергсон годится или для совсем юных, или для очень несчастных людей, вроде стоящей перед тобой всегда доступной rousse».
«За распознание Бергсона, – сказал греходаватель, – ставлю четверку с минусом dans ton petit cas, не больше. Или мне вознаградить тебя поцелуем в крестик, чем бы он ни оказался?»
Морщась, иначе скрещивая ноги, наш молодой Вандемонианец проклинал про себя то состояние, в которое его вверг образ четырех угольков лисицы, расположенных крестом. «Состояние» – один из синонимов к слову «положение», а прилагательное «человеческий» может быть истолковано как «мужской» (поскольку L’Humanité означает «Mankind» – «человечество» по-английски, но также и «мужской пол»!), и вот так, милые мои, Лоуден недавно перевел название дешевого романа malheureux Помпье «La Condition Humaine», в котором, между прочим, термин «Вандемонианец» снабжен следующим вздорным пояснением: «Koulak tasmanien d’origine hollandaise». Выпроводи ее, пока не поздно.