Ни с того ни с сего я стал хорошим игроком.
Видно, дело здесь в доверии. То есть я всегда был индейцем самого низкого пошиба в иерархии резервации: от меня не ждали, чтобы я был хорош – вот я и не был. Но в Риардане тренер и остальные игроки хотели, чтобы я играл хорошо. Им это было нужно. Они ждали от меня этого. И я стал хорошим игроком.
Я хотел оправдать их ожидания.
Наверное, в них дело. В ожиданиях.
А раз они ожидали от меня большего, то и сам я стал ожидать от себя большего, и всё это нарастало и нарастало, пока я не начал выбивать двенадцать очков за игру.
ПРИ ТОМ ЧТО Я МЛАДШИЙ ИГРОК, ДЕВЯТИКЛАССНИК!
Тренер считал, что через несколько лет я буду играть за штат. Может, за какой-нибудь небольшой колледж.
Вот сумасшедший.
Часто ли пацану из резервации доводилось такое слышать?
Часто ли вы слышите слова «индеец» и «колледж» в одном предложении? Тем более в такой семье, как моя. Тем более в моем племени.
Не думайте, что я становлюсь воображалой.
Мне жуть до чего страшно играть, соревноваться, пытаться победить.
Меня рвало перед каждой игрой.
Тренер говорил, его тоже раньше тошнило перед матчем.
– Парень, – сказал он, – некоторым людям необходимо прочистить трубы, прежде чем они смогут играть. Я был блевуном. И ты блевун. Быть блевуном – это нормально.
Спрашиваю папу, был ли он блевуном.
– Что за блевун? – не понял он.
– Тот, кого рвет перед матчем, – объясняю.
– А почему тебя рвет?
– Потому что нервничаю.