– Отец, – сказал он, глядя поверх обуха топора, который стоял у него между колен в качестве стимулятора мысли. – Отец, я тут много думал кое о чем в последнее время.
– Всего тридцать пять лет, Тони, как раз на следующий День благодарения, – ответил старик высоким астматическим фальцетом. – Помню, твоя мать говорила, что это продолжается с тех пор, как твоя тетя Ханна гостила у нас со своими девочками.
– Да, отец, думаю, могло пройти тридцать пять лет, хотя этот срок не кажется таким уж долгим, верно? Но я думал еще усерднее в последние пару недель, и я собираюсь поговорить об этом.
Глаза старого отца выразили безграничное изумление, а его язык, совершенно не готовый к этому неожиданному обстоятельству, отказался ему повиноваться; не до конца очищенный початок кукурузы выпал из его безвольной руки и был критически осмотрен тощими собаками, продолжавшими вопреки всему надеяться на еду. Дымящаяся головня в камине внезапно упала на слой горячих углей, где, не обладая стойкостью Куаутемока[34], она протестующе зашипела и загорелась слабым огнем, похожим на видимую агонию. В свете этого огня изможденное лицо Тони вспыхнуло здоровым румянцем, который распространился по всей его голове, угрожая поджечь льняные волосы.
– Да, отец, – сказал он, отчаянно стараясь сохранять спокойствие, но все больше его утрачивая, – на этот раз я точно собираюсь высказать все начистоту, а ты уж поступай с этим как знаешь.
Отцовский орган речи нашел в себе достаточно сил проскрипеть, что отцовские уши готовы выслушать сына.
– Я все обдумал со всех сторон, отец; взглянул на это под всеми углами; внимательно заглянул во все уголки! И я пришел к выводу, что, поскольку я самый старший из детей, пора бы мне задуматься о женитьбе!
Бесплатное посещение
Рядом с дорогой, ведущей от Дойчекирхе к Лагерхаусу, можно увидеть развалины небольшого коттеджа. Он никогда не выглядел претенциозно, но у него есть своя история. Примерно в середине прошлого века коттедж занимал некий Генрих Шнайдер, мелкий фермер – настолько мелкий, что одежда не сидела на нем, если ее предварительно хорошенько не ушить. Однако Генрих Шнайдер был молод, и у него была жена – у большинства мелких фермеров в молодости есть жены. Они были довольно бедны – размеры фермы позволяли им с комфортом голодать.
Шнайдер не был начитанным человеком; единственной книгой, которую он читал, был старый сборник «Арабских ночей» с загнутыми страницами, переведенный на немецкий язык, и в этом сборнике он открывал лишь одну историю – «Аладдин и его волшебная лампа». Когда он перечитывал ее в пятисотый раз, ему пришла в голову ценная идея: он потрет
Железо очень твердое, и его требуется тереть больше других металлов. Я однажды выманил джинна, потирая наковальню, но очень устал к тому времени, как он появился; легкое прикосновение к свинцовой водопроводной трубе выкурило бы того же джинна, словно крысу из норы. Но Генрих уже развел домашнюю птицу, посадил картошку и посеял пшеницу, так что впереди у него было целое лето, и он был терпелив – все свое время он посвятил тому, чтобы принудить Сверхъестественное к посещению.
С наступлением осени его добрая жена собрала урожай цыплят, выкопала яблоки, ощипала свиней и другие злаки, и урожай вышел замечательно обильный. Хлеба Шнайдера процветали, потому что все лето он не докучал им своими сельскохозяйственными орудиями. Однажды вечером, когда все припасы были сложены в кладовые, Генрих сидел у камина и занимался щипцами для нагара с той же бесхитростной верой, что и ранней весной. Внезапно раздался стук в дверь, и явился ожидаемый джинн. Его появление вызвало немалое удивление у добропорядочной четы. Он был весьма солидным воплощением Сверхъестественного: около восьми футов [35]ростом, очень толстый, с большими руками и ногами, тяжелой поступью, уродливый и в целом неприятный, так что с первого взгляда он не произвел на своего нового хозяина сколько-нибудь благоприятного впечатления.
Однако ему предложили сесть на табурет у камина, и Генрих засыпал его вопросами: откуда он явился? Кому он служил прежде? Что он думает об Аладдине? Как ему кажется, поладит ли он с Генрихом и его женой? Джин отвечал на все эти вопросы уклончиво и вел себя таинственно – на грани бессмысленности. Он лишь загадочно кивал, бормотал что-то шепотом на неизвестном языке – возможно, арабском, в котором его хозяин мог различить слова «жареный» и «вареный», повторявшиеся весьма часто. Должно быть, прежде этот джинн служил поваром.
Это было приятное открытие, так как в предстоящие четыре месяца на ферме нечем будет заниматься, так что зимой раб сможет готовить семейные обеды, а весной будет регулярно ходить на работу. Шнайдер был слишком умен, чтобы рисковать всем, предъявив сразу все требования. Он помнил о яйце птицы Рух из легенды и решил действовать осторожно. Супруги достали кухонные принадлежности и пантомимой посвятили раба в тайну их применения. Они показали ему кладовую для мяса, погреба, амбар для зерна, курятники и все прочее. Он, казалось, проявлял ко всему интерес и выглядел умным, с чудесной легкостью улавливал основные моменты объяснений и кивал так, что его большая голова чуть не отвалилась – словом, он делал все, что угодно, но не говорил.
После этого фрау приготовила ужин, и джин вполне неплохо ей помогал, только вот его представления о количестве были слишком уж вольными; но возможно, это было естественно для существа, привыкшего к дворцам и придворной жизни. Когда еду поставили на стол, Генрих для проверки послушания своего раба сел за стол и небрежно потер щипцы для нагара. Джинн явился через секунду! И не просто явился, а набросился на еду с таким пылом и непосредственностью, что супруги встревожились. За две минуты он разделался со всем, что было на столе. Скорость, с которой этот дух запихивал съестное себе в глотку, была просто возмутительной!
Покончив с ужином, он растянулся перед огнем и заснул. Генрих и Барбара были подавлены; они в молчании просидели почти до самого утра, ожидая, что джинн на ночь исчезнет, но этого не случилось. Более того, он не исчез и на следующее утро; встав с рассветом, он готовил завтрак, рассчитав его количество на основе крайне неумеренного потребления. Вскоре он принялся за еду с тем же непомерным аппетитом, который отличал его за ужином. Проглотив этот до абсурда огромный завтрак, он скорчил недовольную мину, стукнул хозяина кастрюлей, растянулся перед камином и снова заснул. Тайком обедая в кладовой, Генрих и Барбара признались друг другу, как тяжко у них на сердце из-за Сверхъестественного.
– Я ведь тебе говорил, – сказал Генрих, – поверь, терпение и трудолюбие в тысячу раз лучше, чем это невидимое агентство. Теперь я возьму эти чертовы щипцы, отнесу за милю от дома, потру их хорошенько и убегу.
Но он так этого и не сделал. Ночью выпало десять футов снега, который пролежал всю зиму.
Ранней весной из придорожного коттеджа показалась шатающаяся фигура мужчины, который тащил за собой через море растаявшего снега спотыкающуюся женщину подавленного вида. Забытые, больные, изголодавшиеся и лишенные мужества, эти печальные старики шли по дороге, пока не добрались до перекрестка, от которого все дороги вели в Лагерхаус, где увидели обрывки прикрепленного к столбу плаката. На нем было написано:
ПРОПАЛ, заблудился или был украден из Большого музея герра Шаакхофера знаменитый патагонский великан Уголула, рост 8 футов 2 дюйма, элегантного телосложения, красивый, с умным лицом, веселый и живой собеседник, приятный в обращении, умеренный в питании, безобидного и послушного нрава. Откликается на прозвище «Фриц Знеддекер». Любой, кто вернет его герру Шаакхоферу, безо всяких расспросов получит вознаграждение в семь талеров.