Святые наших дней
Ошибку Бальфура отец Софроний видит в том, что тот пытается усвоить православную веру рассудочно вместо того, чтобы откликнуться на нее сердцем. Это опасный путь, и отец Софроний вновь предостерегает своего друга от потери веры: «Искушение для Вас в том, что Вам враг внушает все время помысл о необходимости рассудочного усвоения истины, которому он отдает преимущество пред якобы слепою верою, низводя последнюю в своем значении до нуля. На этом камне преткнулось почти все современное человечество; но Вы не поддавайтесь этому, иначе, как и раньше я Вам написал, а теперь и Вы сами это говорите, враг отнимет у Вас всякую веру. Не хватит у меня ни сил телесных, ни разума, ни времени писать о значении и свойствах веры, да это для Вас и не нужно, Вы сами знаете об этом более, чем кто-либо. Враг Вас сбил уже на неправильное понимание: Вы говорите, что решили “жить волею, а не умом и чувством”. Жить надо верою в Господа, упованием на милость Его, преданностью воле Его. А если волею, то в том разве смысле, что вера наша зависит от нашего произволения – воли. Если иначе – падение неизбежно».
Из писем Бальфура отец Софроний очень тонко чувствует его духовное состояние: «Сколько уже раз доходил я до изнеможения, молясь непрестанно о Вас. Боже мой, какая изменчивая, нерешительная, недоверчивая у Вас душа. Когда Вы противитесь врагу, помыслам, тогда хоть и трудно, с подвигом, но все же хорошо молиться за Вас, но иногда Вы почти добровольно склоняетесь на сторону врага и даете себя тащить в какую-то темную бездну, тогда скорбит душа моя и болит сердце. Правда, бывают у Вас хорошие состояния… но, к сожалению, Вы опять падали, тонули, как апостол Петр, когда усомнился, видя вокруг себя бушующие волны; усомнился апостол Петр, несмотря на то что Сам Господь, повелев ему идти по водам, тем самым дал ему власть, или силу, идти по воде, за горячность веры в первый момент, и вот сомнение лишило его сей благодати… Так вот и Вы: то восходите на высоту за веру, то снова, за сомнение, падаете».
Бывший католик, только вступивший на путь Православия, Бальфур живет восторгами, которые могут быстро смениться разочарованием: «…Та некоторая восторженность, с которою Вы сначала принимаете слово, имеет в себе зачатки нервного, кровяного возбуждения, за которым непременно последует реакция… Потом Ваша фантазия рисует Вам образы, и мысли, и чувства, якобы возвышенные, но, к сожалению, не соответствующие истине».
Отец Софроний призывает своего друга заниматься «умным деланием», то есть молитвой Иисусовой, произнесение которой должно соединяться с отсечением всякого постороннего помысла. Относительно же принятия монашеского пострига советует не торопиться: «Будьте уверены, что Вы у Бога – монах. Монашество наше в сердце – прежде всего. Этим я не хочу отрицать совершенно пользу и значение самого пострига, но не должно преувеличивать ничего. Обеты Вами уже даны Господу; Господь Вас хранит. Забота моя – сказать Вам, чтобы Вы в душе своей были относительно пострига спокойны. Не говорю – отлагать, но и не торопитесь».
Отец Софроний и Бальфур живут на разных уровнях. Первый весь погружен во внутреннюю жизнь, тогда как второй более занят внешними аспектами своего нового пути в Православной Церкви. И дело здесь не только в том, что один живет на Афоне, в монашеском уединении, а другой посреди мира, и не в том, что один родился и вырос в Православии, а другой недавно перешел в него. Дело в различном духовном устроении, и переписка между ними эту разницу выявляет. Чем-то эта переписка напоминает беседы между Иисусом Христом с некоторыми приходившими к нему людьми, например, с Никодимом или самарянкой: Христос говорит на духовном уровне, о реальностях внутреннего мира, Его собеседники мыслят на плотском уровне, зациклены на предметах мира внешнего.
Рассказывая о собственном духовном опыте, отец Софроний помнит об опасности потерять благодать: «Однажды я беседовал с отцом Ювеналием (на Афоне) и в беседе той, безотносительно к себе, так что отец Ювеналий никоим образом не мог бы что-либо “заподозрить”, то есть подумать, что я говорю не просто только понимание свое где-то прочитанного, а лично пережитого, я говорил, как надо понимать слова святых Отцов о Свете умном. И что же, несмотря на всю безотносительность ко мне, с того дня я перестал видеть этот Свет, а до того многажды Господь давал мне созерцать умный Свет Солнца правды. Надо сказать, что созерцание сие столь приятно для ума (и души), что когда, после молитвы, душа снова вспоминает о необходимости вернуться в этот мир и видеть свет вещественного солнца, то со скорбию принимает эту необходимость. Ей хотелось бы постоянно пребывать в созерцании умного невещественного Света. Входит в это созерцание душа так постепенно, что сначала (так было со мной) не разумевал я происходящего; а когда шуйца моя увидела, что творит со мною десница Божия, то прекратилось видение».
Опыт созерцания Божественного Света, о котором здесь идет речь, представляет собой характерную особенность восточно-христианской монашеской духовности. Но Бальфур, наслушавшись об этом опыте на Афоне, а потом еще и прочитав о нем в письмах отца Софрония, решил найти параллели к нему в западной духовности и взялся за чтение творений испанского мистика Иоанна Креста (Хуана де ла Крус). Он даже послал отцу Софронию книгу «Abrégé de toute la doctrine mystique de St Jean de la Croix»[6] с просьбой высказать свое мнение, «указать в ней на искажения и уклоны».
Но отец Софроний, даже не разрезав страницы книги, а только прочитав предисловие к ней, сразу же увидел в ней опасность для Бальфура: «St Jean учит в своей книге об “умном безмолвии” – высочайшем делании духовном, о созерцании и любви Божественной, а Вы, прочитав его книгу и как человек интеллектуально развитой, усвоили часть из его идей и потянулись на “брак агнчий”, не умыв предварительно лица своего. Умываются христиане не иным чем, как плачем. Поверьте, дорогой батюшка отец Давид, хотя я и невежда, что путь к созерцанию (непрелестному) и любви Божественной есть только один: покаяние…»
Лествица.
Икона. Монастырь Св. Екатерины, Синай
Таким образом, с одной стороны, отец Софроний постоянно предостерегает Бальфура от чрезмерного внимания к внешней стороне Православия, а с другой – от чрезмерной восторженности и от увлечения католической мистикой. Он призывает своего друга идти путем восточной православной духовности, читать «Добротолюбие», творения Иоанна Лествичника, Исаака Сирина, Симеона Нового Богослова и других древних аскетических писателей, а также Феофана Затворника и Игнатия Брянчанинова, и уделять основное внимание «умному деланию» и борьбе со страстями.
Вместо того, чтобы искать наставлений в католической мистике, отец Софроний предлагает Бальфуру руководствоваться советом старца Силуана: «Держи ум твой во аде и не отчаивайся». Так как этот совет смутил Бальфура, он объясняет его смысл: «Путь в Царство Небесное лежит чрез ад. Надо всеусильно сознательно умом низводить себя во ад, то есть почитать себя окаянным, недостойным милосердия Божия, достойным за злобу свою, за все окаянства, за противление Богу – вечных мук во аде; только когда душа изнеможет от этого сознания, – тогда уповать на милость Божию, чтобы не отчаяться. Низводить себя во ад должно, но повторяю – это значит почитать себя достойным ада; воображать же себе при этом что-либо нет никакой нужды…»
Последние слова косвенно затрагивают католическую мистику, в которой существенное место отводится воображению. Православные духовные писатели предостерегали от того, чтобы воображать какие бы то ни было предметы или духовные реальности. Вместо этого они советовали сводить ум в сердце и там держать его, не позволяя никакому постороннему помыслу приблизиться к нему и отвлечь от молитвы. Отец Софроний разъясняет: «Стоять умом в сердце – это значит внимание ума сосредоточить в том месте (физического пространства), где находится наше сердце (плотяное, то, что бьется в груди у нас). Рисовать при этом какой бы то ни было образ не должно, и самого сердца воображать не должно; а стоять обнаженным (от всякой посторонней мысли) умом, чисто помышляя (безвидно, безóбразно) о Боге, и призывать Божественное имя Господа нашего Иисуса Христа Сына Божия. Что при этом произойдет – Вы увидите, и тогда можно будет и говорить о том; и это одно. Другое совсем – предаваться мечтательности, этого действительно надо избегать».
Митрополит Вениамин (Федченков)
Местом служения Бальфура было определено Трехсвятительское подворье в Париже, находившееся в ведении митрополита Елевферия. Последний, помимо должности епархиального архиерея в Литве, имел еще и должность Экзарха Западной Европы, управляя теми немногочисленными приходами, которые сохранили верность Московскому Патриархату.
На Трехсвятительском подворье Бальфур был пострижен в монашество архиепископом Вениамином (Федченковым). В начале 1930-х годов он преподавал в Свято-Сергиевском Богословском институте в Париже, но был вынужден оставить преподавание после того, как этот институт вместе с его ректором митрополитом Евлогием (Георгиевским) перешел в юрисдикцию Константинопольского Патриархата.
В монашестве Давид Бальфур получил имя Димитрий. Отец Софроний направил ему поздравление, в котором пообещал прислать ему творения святителя Димитрия Ростовского: «Неизменное желание сердца моего и молитва, чтобы дал Вам Господь обильную благодать в помощь на том тесном пути, на который Вы вступили. Верю, что Ваш новый небесный покровитель великий святитель Димитрий умолит Господа за Вас. Этот святой “многочастне и многообразне” засвидетельствован свыше как весьма благоугодивший Богу. Как только несколько определится Ваше положение, то есть будет хотя бы относительно оседлым, пришлю Вам что-нибудь из его сочинений. Творения святого Димитрия носят на себе явную печать благодатного помазания».
Вскоре после пострига отец Димитрий Бальфур оказался в эпицентре острого конфликта, раздиравшего русское эмигрантское духовенство. В 1930-е годы большинство русского епископата, оказавшегося в эмиграции, подчинялось Архиерейскому Синоду во главе с митрополитом Антонием (Храповицким). Другая, меньшая часть последовала за митрополитом Евлогием в Константинополь. И лишь незначительная группа осталась в подчинении Московской Патриархии.
Причиной разделения были разногласия политического характера. Архиерейский Синод, заседавший в Сремских Карловцах, включал архиереев, стоявших на монархических позициях и категорически отвергавших тот курс на легализацию Церкви в Советском Союзе, который был избран заместителем Патриаршего Местоблюстителя митрополитом Сергием (Страгородским). Группа во главе с митрополитом Евлогием также не желала подчиняться митрополиту Сергию, однако не разделяла монархические настроения «карловацкой» группы. Что же касается группы, оставшейся в подчинении Московской Патриархии, то для нее важнейшим фактором была верность Церкви, находившейся в гонениях. Эта группа была готова закрыть глаза на то, за что митрополита Сергия осуждало большинство эмигрантского духовенства: на декларацию 1927 года, в которой митрополит Сергий объявил Церковь лояльной советскому государству.
Митрополит Платон (Рождественский