Святые наших дней
Для Бальфура – англичанина, никак не связанного с русской проблематикой, – юрисдикционные споры внутри русской эмиграции были источником постоянного соблазна. Этот соблазн лишь усилился, когда ему пришлось сопровождать архиепископа Вениамина в поездке в США. Там существовали приходы Московской Патриархии, которыми руководил митрополит Платон (Рождественский): еще в 1924 году он был отстранен от управления ими Святейшим Патриархом Тихоном, но решения Патриарха не принял и продолжал служить. В 1933 году архиепископ Вениамин был послан в США, чтобы разобраться в ситуации и, по возможности, склонить митрополита Платона к подчинению московской церковной власти. Когда же тот от переговоров уклонился, он был запрещен в священнослужении, а архиепископ Вениамин был назначен управляющим Северо-Американской епархией Русской Церкви. При этом большинство приходов осталось в фактическом подчинении митрополита Платона.
После отъезда Бальфура в Америку в течение почти года от него не было вестей, и отец Софроний очень переживал за него. Переписка возобновилась после того, как Бальфур вернулся из США в Европу и на шесть месяцев обосновался в Лондоне, надеясь создать здесь православный приход. С этим ничего не получилось. Он стал думать о том, чтобы поехать в Афины изучать богословие, но старец Силуан через отца Софрония категорически ему это отсоветовал. Он рекомендовал Бальфуру вернуться на Трехсвятительское подворье в Париж. Тот его не послушал.
В начале 1935 года отец Софроний заболел. Болезнь была столь сильной, что он готовился к смерти. В ночь на 18 января в больничной церкви Пантелеимонова монастыря он принял постриг в великую схиму. Спустя месяц с небольшим он пишет Бальфуру: «В случае моей смерти в переписке с отцом Силуаном будьте откровенны не до конца (Вы понимаете, о чем я говорю), так как он вынужден будет для прочтения Ваших писем обратиться за помощью к кому-либо другому. Это говорю Вам теперь потому, что если смерть постигнет внезапно, что так возможно, то я не смогу Вас об этом предупредить. Все мне пророчат выздоровление и долгую жизнь, но я, побеждаемый силой болезни, не очень верю в эти пророчества. Если умру, то прошу Вас не переставать молиться за меня». Это предупреждение связано с тем, что Бальфур писал по-французски и старец Силуан должен был бы обращаться к переводчику, чтобы прочесть его письмо.
Но отец Софроний не умер. На Пасху он послал своему другу письмо, в котором рассказал о пережитом опыте ожидания смерти: «В этом году с самого начала января я сильно болел. Смерть много ночей в упор смотрела мне в глаза. Как смущается душа и как скорбит она в эти часы, описать, кажется, невозможно. Тягостнейшие искушения ураганом находят на душу во время этого жуткого стояния на грани жизни и смерти, когда приближается решение вечной участи, страх овладевает душою. Только мысль о распятом Спасителе укрепляет ее. В какие-то минуты изменяется сердце, приходит любовь, и тогда душа готова оставить этот мир без малейшего сожаления. Сожаления, впрочем, нет и до прихода любви, но тогда страх от предстоящего Божиего суда, страх от чаемого осуждения и отвержения заставляет как бы держаться еще за эту жизнь в надежде, что еще что-то сделаешь для своего спасения. За последние двадцать лет моей жизни я много раз бывал близок к смерти, но столь тяжелые искушения, какие выпали на меня в этом году, бывали редки и не столь продолжительны. В этом году снова с большою силою я переживал, что наша земная жизнь есть исполненное тяжелой борьбы стояние на грани бытия и небытия, стояние между раем любви Божией и адом оставленности Богом. Однако, как бы ни были тяжелы наши страдания здесь, в глубине души таится сознание их глубокого смысла».
В этом же письме отец Софроний размышляет о том, что такое вечность и чем она отличается от времени: «Время – образ изменчивого бытия. Во всяком изменении есть элемент страдания. Мы, люди, принадлежа одновременно, вернее, параллельно двум мирам – горнему и дольнему, во все течение земной жизни как бы раздираемся. Стремимся к вечной жизни, имея пред собой образ Божественного бытия, неизменного в своем совершенстве, и вместе погружаемся в заботы о земном, не в силах будучи презреть потребностей и этой жизни. “Чаю воскресения мертвых”. Только она, эта чаемая вечная жизнь – есть подлинная жизнь. Вечность приходится представлять себе не как продолжение времени в бесконечность, но как единый непротяженный акт полноты бытия. Вечность объемлет всю протяженность времени, – сама же протяжения не имеет… Вечность есть иной образ бытия, причем такой, к которому выработанные нами в пределах эмпирической действительности понятия протяженности и последовательности, понятия начала, конца, до, после, – не могут иметь приложения. Вечная жизнь – это духовная жизнь. Вечность – это мир чистой мысли и нравственности в их нераздельном единстве».
Осенью 1935 года Бальфур приехал на Афон и провел шесть месяцев в строгом отшельничестве. Но здесь его ждало новое разочарование. В отличие от Русской Церкви, где католик может стать православным без принятия крещения, а католический священник принимается «в сущем сане», то есть без повторного рукоположения, на Афоне не признается ни католическое крещение, ни католическое рукоположение. То есть, приехав на Афон уже православным священником, Бальфур оказался перед реальностью непризнания афонскими монахами ни его священного сана, ни его принадлежности к Православной Церкви. Это стало причиной того, что ему пришлось покинуть Афон.
Дальнейший жизненный путь Бальфура был полон крутых поворотов и трагических ошибок. Он решил не следовать совету старца Силуана и не ехать в Париж, а вместо этого обосноваться в Афинах. Отцу Софронию он написал: «Молитесь за меня, не осуждайте меня и имейте в виду, что буду всегда стараться исполнить заповедь – поехать и проповедовать в Англии. Но о способах подготовки, временах и средствах осуществления я твердо решил судить сам, по совету с начальством и с такими духовниками, которых Бог мне пошлет на месте… Нельзя пользоваться старцем, как оракулом».
Старца Силуана это письмо обидело:
– Что же он наши молитвы сравнивает с оракулом? Дешево же он нас оценил. Пусть он живет по-своему, как хочет. Опыт его научит. Он потерял веру, а без веры пользы не будет.
Позднее Бальфур, по свидетельству близко знавшего его митрополита Каллиста (Уэра), говорил:
– Если бы я поступил по совету старца, моя последующая жизнь потекла бы иначе.
Поначалу его пребывание в Афинах, казалось бы, не предвещало ничего плохого. Его зачислили в братию афинского монастыря Пендели, назначили духовником, он окончил богословский факультет Афинского университета, был назначен настоятелем церкви при афинской королевской больнице, создал в этой церкви хор, которым руководил сам. Он познакомился с членами греческой королевской семьи и даже принимал у некоторых из них исповедь.
Монастырь Пендели, Афины
Однако в 1941 году, за несколько дней до немецкой оккупации Греции, Бальфур получил отпускную грамоту от Афинского Архиепископа и отправился на корабле в Каир. Там он пытался найти себе место православного священника, но безуспешно. В конце концов он поступил на работу в британскую разведку, стал майором, под конец войны был зачислен на дипломатическую службу.
В начале 1945 года Бальфур захотел вновь посетить Афон, теперь уже как мирянин. В связи с этим возобновилась и его переписка с отцом Софронием, которому он писал: «Если приеду летом, то хочу сделать это более или менее незаметно. Поехав в Египет в апреле 1941 года, я поступил в Британскую армию, служил офицером Главного штаба в Каире и с 1943 года был прикомандирован в Английское посольство при Греческом правительстве. Я сейчас штатский, бритый англичанин, ничего общего (по своему внешнему положению) не имеющий с Церковью. Не хочу стать предметом слухов и упреков со стороны святогорцев… Три года я провел в совершенном безбожестве. Недавно получил телеграмму, что умер мой брат (от постепенного истощения, будучи пленником у японцев в Hong Kong). Стал молиться о нем, думать о будущей жизни, опять поверил в нее. Стал вообще понемножку молиться в свободное время. Смертная память, никогда не покидавшая меня за все это военное время и служившая мне поводом к отчаянию и бесстыдству, превращается, скорее, в наслаждение. Молись и ты обо мне…»
Это письмо свидетельствует о том, что Бальфур во время войны не только отошел от церковного служения, но и вообще на какое-то время потерял веру. С ним произошло то, против чего предостерегал отец Софроний еще на заре их дружбы.
Однако, несмотря на «кораблекрушение в вере», которое потерпел Бальфур, он продолжал свой духовный поиск: «Почти совершенно ушедший от Бога, хотя и не находив удовлетворения в мирской среде, и доведенный до тупого безразличия и бессильной тоски, я возвращаюсь теперь прогрессивно к вере в Бога, в вечную жизнь и ответственность и к стремлению единения с Богом… В настоящее время я констатирую, что живу более глубокой и молитвенной жизнью, чем в многие годы своей неудачной священнической жизни. Я могу только сказать, что хотя я остался православным в культурном смысле слова, то есть нахожу удовлетворение лишь в православном выражении христианства, чувствуя отчуждение от других Церквей, я перестал верить многим православным догматам и стараться приноравливаться к всему православному строю. Внутренней борьбой я приобрел какую-то духовную свободу, в которой я нахожу не ослабление, а силу. Опытом я пришел к заключению, что как и в католичестве, так и в Православии старание во всем заключить себя в исключительных конфессиональных рамках просто ослабляет у меня вообще всякую религиозную веру, делает непонятным и недействительным в моем сознании отношение Божией любви и Божьего Промысла к человечеству как целому. Вернуться к православному священству или монашеству я не могу, хотя уйти совсем от мира я глубоко желаю».
В 1962 году Бальфур пережил некий духовный опыт, который заставил его сказать:
– Я вновь верую!
К тому времени отец Софроний уже был в Англии, и Бальфур тотчас поехал к нему. «Их трогательная встреча, – пишет иеромонах Николай (Сахаров), – окончилась глубокой покаянной исповедью Бальфура за все годы своего духовного отчуждения, прожитые вдали от Церкви. После этого Бальфур обратился к митрополиту Николаю, Экзарху Западной Европы, с просьбой принять его обратно в лоно Церкви как мирянина. С того момента Бальфур со всяким тщанием хранил верность Православию до конца своих дней, неизменно причащаясь Святых Христовых Таин. Многие вспоминали, как он, молясь за литургией, проливал горячие слезы покаяния. С этого времени возобновился и его духовный контакт с отцом Софронием. Духовническое руководство на этот раз осуществлялось не через письма, а лицом к лицу во время их частых встреч. Именно поэтому в письмах того периода духовные вопросы почти не затрагиваются».