Святые наших дней

И другое его свидетельство о том же периоде: «Когда же началась Первая мировая война, проблема вечности стала доминирующей в моем сознании. Вести о тысячах убиваемых на фронтах неповинных людей поставили меня вплотную пред зрелищем трагической действительности. Невозможно было примириться с тем, что множество молодых жизней насильственно прерывается, и при том с безумной жестокостью… И если волею злых властителей создаются подобные положения вещей, то где смысл нашего явления в мир? И я… зачем я родился? Ведь я только что начал входить в осознание себя человеком: внутри загорался огонь благих желаний, свойственного молодости искания совершенства, порывы к свету всеобъемлющего знания».

Живопись

Еще в младенчестве у Сергея Сахарова проявился интерес к рисованию: «Мне рассказывали, что, когда я еще не говорил ни “папа”, ни “мама”, я уже рисовал целыми днями что-нибудь, сидя под стулом в зале». Первые уроки рисования дал ему отец.

В. Кандинский. «Открытый источник»

В школьные годы Сергей посещал художественную студию при Большом театре. Более всего его интересовал русский символизм, и он начал осваивать технику превращения реальных предметов в абстрактные живописные образы: «Так же как каждый художник воспринимает окружающий мир в формах и методах своего искусства, так и я черпал идеи для своих абстрактных этюдов из окружающей меня жизни. Я мог смотреть на человека, дом, завод, хитроумные технические устройства, тени на стенах или потолке, трепещущие языки пламени, а затем превращать их в абстрактные картины, создав в собственном воображении образы, далекие от реальности. Именно так я воспринял учение моего наставника – не копировать естественные явления, но создавать новые художественные факты».

Об этом наставнике отец Софроний впоследствии вспоминал: «В дни молодости моей один русский… живописец, впоследствии ставший знаменитым, увлек меня идеей чистого творчества, склонив к абстрактному искусству». Имеется в виду Василий Кандинский. Именно он стал главным наставником Сергея Сахарова в живописи, хотя формально Сергей уроков у него не брал, так как тот в основном проживал за границей и наезжал в Россию только в летние месяцы.

П. П. Кончаловский

Занятия живописью в Академии художеств трижды прерывались призывами в армию. Сначала Сергея призвали в Царскую армию. Затем, при Временном правительстве, его снова призвали, но отправили не на передовую, а в 6-ю школу прапорщиков, отвечавшую за маскировку. Наконец, уже при большевиках, он был призван в Красную армию. Однако заболевание тифом спасло его и от отправки на фронт, и от возможного расстрела.

Вспоминая о событиях революционного времени, отец Софроний писал: «Я жил как во сне. И сон был кошмарным. Я не разумел тогда, что Господь приближался ко мне. И как возможно подумать об этом, если моментами подо мной была черная бездна, а предо мной возвысилась толстая свинцовая стена. В начале революции дважды я был арестован. Многие погибли в то время, но я не ощущал никакого страха, словно в арестах не было ничего ужасного. Но это видение стены и пропасти наводило на меня необъяснимый тихий ужас».

Сергей Сахаров.

Автопортрет. 1918 г.

Память о смерти постоянно присутствовала в сознании Сергея. Этому способствовало то, что происходило вокруг: «Война с Германией приближалась к печальному для России концу. За несколько месяцев до сего развязалась уже другая, гражданская, во многих отношениях более тяжкая, чем международная. Видение трагизма человеческого бывания как бы срасталось с моей душой, и смертная память не покидала меня, где бы я ни был. Я был расколот странным образом: мой дух жил в той таинственной сфере, для которой я не нахожу выражения словом, рассудок же и душевность жили, казалось, своей привычной повседневностью, то есть подобно всем прочим людям».

В 1918 году Сергей вступил в Московский союз художников, а осенью поступил в Московский институт живописи, ваяния и зодчества, переименованный в Государственные свободные художественные мастерские. Сергей Сахаров и его друг Леонардо Бенатов поступили в мастерскую художника Петра Кончаловского, который, как пишет монахиня Гавриила, «по-отцовски заботился о своих учениках и об их благополучии. На его уроках они получили солидную базовую художественную подготовку в рисовании, живописи, композиции и анализе творчества старых мастеров и их методов».

Кончаловский позаботился и о том, чтобы Сергея Сахарова освободили от армии, мотивировав свое прошение тем, что длительное отсутствие разрушительно влияет на его учебу. После демобилизации Сергей смог с новыми силами отдаться искусству.

Площадь Борьбы и Перуновский переулок.

Архивное фото

Розмари Эдмондс, близко знавшая отца Софрония и переводившая его книги на английский язык, писала об этом периоде его жизни: «Его мастерская размещалась на последнем этаже высокого дома в тихом московском районе. Именно здесь он работал часами, в страшном напряжении, стараясь бесстрастно изобразить предмет, передать его временное, светское значение и при этом использовать его как отправную точку для изучения бесконечного. Его мучили противоречивые доводы: если жизнь порождена вечным, для чего тогда его тело должно дышать, есть, спать и так далее? Почему оно реагирует на любые физические перемены в окружающем? Стремясь вырваться из тесных рамок существования, он занялся йогой, стал медитировать. Но никогда не терял ощущения красоты природы… Повседневная жизнь теперь как бы протекала мимо него. Ему было необходимо понять, для чего мы появились на этой планете; вернуться назад – до сотворения мира, слиться с первоисточником нашего бытия. Его не занимали ни социальные проблемы, ни политика, он весь был погружен в свои мысли: если человек умирает и не может вернуться в сферу Абсолютного Бытия, значит, и жизнь не имеет смысла».

Сам отец Софроний тоже впоследствии вспоминал об этом времени как периоде большого внутреннего напряжения: «В таком очень напряженном состоянии я прожил много лет. На площади Борьбы у меня было ателье, там занятие мое живописью сопровождалось постоянно мыслью о переходе к вечному… Моя работа над каждым пейзажем, портретом продолжалась часами. И моя мысль терялась в ощущении тайны природы. Мы обычно встречаемся с явлением, что люди, просто чтобы ориентироваться, смотрят на разные вещи: на небо, на дома, на деревья, на людей, – для меня каждое из этих явлений было непостижимой тайной. Каким образом рождается это видение – вот что меня удивляло. От этого видения развивается чувство красоты, потому что чем глубже проникаешь в необычайную сложность всякого жизненного явления, тем больше чувствуешь его красоту. Чувство красоты иногда развивалось у меня под влиянием этого до такой степени, что терялось совершенно ощущение времени. Трудно, конечно, рассказывать о тех долгих днях, которые я проводил в студии – иногда с утра до позднего вечера».

Один случай иллюстрирует состояние, в котором молодой художник пребывал в те годы. Однажды он писал портрет своей сестры Марии – той самой, с которой я познакомился в начале восьмидесятых. И в какой-то момент он вдруг увидел, что она плачет. Он спросил:

– Мария, что?