Святые наших дней

Иеромонах Софроний

Бывший художник – это Сергей Сахаров, в монашестве Софроний. А сын министра – это Всеволод Кривошеин, в монашестве Василий (его отец был министром земледелия Российской империи). В рясофор они были пострижены одновременно – 24 марта 1926 года. А в мантию с разницей в тринадцать дней – Василий 5 марта, Софроний 18 марта 1927 года.

Русское афонское монашество сохраняет традицию постепенного вступления новоначального на монашеский путь. Сначала он начинает выполнять те или иные послушания, нося мирскую одежду. Затем ему благословляют носить подрясник. Далее следует пострижение в рясофор – ему позволяется носить рясу и клобук, но он еще не дает монашеских обетов. Наконец, полноценным монахом он становится при пострижении в мантию, когда дает вечные обеты послушания, нестяжания и целомудрия. Еще одна ступень – великая схима, когда те же обеты повторяются в расширенном виде.

Борис Зайцев, посетив Афон, увидел его извне – как паломник, приехавший из мира в диковинную монашескую республику. Сергею Сахарову было суждено увидеть эту монашескую жизнь изнутри. И не только увидеть, но стать ее частью.

О первых пяти годах пребывания на Афоне он вспоминает как о счастливом времени, когда он мог всецело отдаваться молитве:

– Особенно первые годы были для меня самыми блаженными на Афоне, потому что там от меня не требовали никаких знаний. Работы, которые мне поручались, были очень простыми и нисколько не мешали моему уму мыслить то, что я хотел. На службы в церкви отдавалось в будние дни шесть-семь часов, в праздничные – двенадцать, а иногда и больше. Так что там я оказался в условиях наивысшего благоприятствования. Время текло так, что трудно было осознать, сколько его прошло. Мне было жалко иногда засыпать, чтобы не потерять время. А иногда сон нисколько не прерывал ни мысли, ни молитвы.

В книге «О молитве» он пишет, вспоминая это время: «Едва ли не каждый день после литургии меня наполняла пасхальная радость. И, как это ни странно, моя непрестанная молитва, подобно вулканическому извержению, исходила из глубокого отчаяния, что вселилось в сердце мое. Два состояния, кажущиеся диаметрально противоположными, совмещались внутри меня».

В тот же период он многократно удостаивался посещений Света: «Не раз мне было дано созерцать Божественный Свет. Нежно объятый им, я бывал полон неземной любовью. В некоторых случаях внешний мир терял свою материальность и становился невидимым. Происходившее со мною принадлежало иному плану бытия. Когда же неведомым мне образом восстанавливалось обычное мироощущение, тогда тонкая печаль проникала в душу в связи с возвращением в плотскую жизнь».

Все свое время отец Софроний посвящал молитве. На чтение книг у него оставалось не более получаса в сутки, а иногда и того меньше. В творениях преподобного Исаака Сирина он нашел нечто очень созвучное своим желаниям и устремлениям: «Творящих знамения, чудеса и силы в мире не сравнивай с безмолвствующим с ведением. Бездейственность безмолвия возлюби более, нежели насыщение алчущих в мире и обращение многих народов к поклонению Богу».

Молодой послушник не сравнивал себя со святыми Отцами, его ум «не шел на риск раскрыть адекватно то состояние, в котором пребывал святой Исаак». И тем не менее, он констатирует: «Приведенные выше слова святого Исаака в том смысле соответствовали моей духовной истории, что познать Истинного Бога было для меня важнее всех событий мировой политической жизни. Моя жажда Бога была существеннее, чем все остальные стороны здешнего бывания. Без сего знания – о человеке и Боге – я ощущал себя во мраке; вне Христа не было никакого исхода из темного подвала».

Постоянным деланием афонских монахов является произнесение молитвы: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго». Сила этой молитвы проистекает из имени Иисуса Христа, которое обладает животворной силой. Отец Софроний пишет: «С великой культурой этой молитвы я встретился на Святой Горе. Естественно, я желал учиться у Отцов – как они понимают сей важнейший аспект христианской аскетики. Приехал я на Афон в 1925 году. Незадолго перед тем там произошли бурные споры о природе Имени Божьего. В напряжении самих споров, подобных богословской полемике XIV века о природе Фаворского Света, было допущено с обеих сторон немало поступков, которых не должно было бы быть среди людей, предавших свои души в руки Святого Вседержителя. Есть в этой полемике некая аналогия с вековыми распрями между номиналистами и реалистами, идеалистами и рационалистами. По временам они затихают, чтобы затем снова вспыхнуть в иной форме. Наблюдается наличие двух различных естественных расположений: с одной стороны – пророки и поэты; с другой – ученые и технократы».

На Афоне молодой послушник встретил людей, каких никогда раньше не встречал, и эти встречи стали для него поразительным откровением:

– Помню один замечательный момент, который навсегда отпечатался в моем сознании. Это было в самом начале моего монашества, в 1925 или 1926 году. Я пришел на берег моря и увидел там старца с длинной четкой на триста узлов. Я подошел к нему близко со страхом, свойственным новоначальным, и молча стоял, наблюдая, как он молится. А он сидел на большом камне и тянул четку. Наконец я возымел дерзость все-таки попросить его: «Отче, молись обо мне». Я просил об этом, потому что когда я покинул Францию в двадцать пятом году, то дух «отчаяния» уже владел мною… Он посмотрел на меня и говорит: «Ты видишь эту четку? Я тяну ее за весь мир. Я молюсь за весь мир. И ты там, в моей молитве». Трудно объяснить, почему и сколько времени нам нужно на ту или иную реакцию, но, в общем, я не ушел с первым словом. И через некоторое время опять… я сказал: «Отче, молись обо мне». Он говорит: «Я же тебе сказал, что я за весь мир молюсь. И ты здесь, в этой молитве». Через несколько мгновений опять я повторил мою просьбу, потому что глубока была моя скорбь, и снова в третий раз сказал робко: «Отче, молись обо мне». Он добро посмотрел на меня и говорит: «Я же тебе сказал, что ты здесь, – показывает на четку, – что тебе больше надо? Ты здесь, в этой молитве моей за весь мир». Отошел я, пораженный состоянием духа этого старца. «Я молюсь за весь мир; ты там, чтобы не ‘‘расколоться’’ нам на мелочи, на детали». Только приехав тогда на Афон и встретившись с такой формой молитвы, я, конечно, был поражен. Я все думал: «Как мыслит этот старец, молящийся за весь мир, – во времени, в пространстве, все ли человечество от Адама до наших дней? Или его мысль была еще более глубокой и объемлющей?»

О другом подвижнике, отце Стратонике, отец Софроний рассказывает следующее:

– Однажды я посетил одного старца, заведовавшего много лет Старым Руссиком, и провел у него в келье немало времени. Он мне поведал о своей жизни и рассказал об одном из видений. Он был болезненным ребенком и не мог нести трудов крестьянской жизни. И действительно, тяжела работа крестьянская. И вот однажды он говорит родителям: «Отдайте меня в монастырь». Они отвечают: «Ну, голубчик, ты не годишься; в монастыре надо работать». «Но все равно – отдайте меня». И вот мать берет этого мальчика, подводит к иконе Божией Матери и говорит Ей: «Отныне Ты будь Мать ему: я не могу; я отдаю Тебе на заботу этого мальчика, сына моего». И после этой молитвы матери, когда она отдала своего сына Богородице, он уснул. И во сне видит большой зал, престол Царя в конце этого зала; и сидит Владыка Царь, и кругом стоят множество важных людей, приближенных к Царю. И туда его приводит Женщина, Которая была Божия Матерь, и оставляет его коленопреклоненным пред Царем. И Царь говорит одному из стоящих рядом: «Пойди, посмотри, что у него там, в узелке». Тот человек взял из рук этого мальчика узелок, развязывает его и говорит: «Здесь – два сердца сокрушенных». Тогда Царь встал со Своего трона, подошел к мальчику и говорит: «Итак, ты – сын Мой».

В своей лекции «Об основах православного подвижничества», подводящей итог его 22-летнему пребыванию на Афоне, отец Софроний делит монахов на две категории. К первой относятся те, кто от детской веры постепенно приходит к монашеской жизни: «Некоторые люди, воспитывающиеся в Церкви с ее вековыми традициями, с бесподобным богослужебным культом, Божественными таинствами, неисчерпаемыми молитвенными и догматическими сокровищами, в силу порождаемого всем этим внутреннего удовлетворения и покоя не доходят до острого кризиса. Их духовное возрастание протекает без бурных надломов. Иногда в таких душах еще с детства пробуждаются глубокие и сильные влечения к Богу, которые доминируют над всем, и они просто и как бы естественно приходят к монашеству».

Но есть и вторая категория: «Совершенно другое видим мы в тех, которые так или иначе теряли Бога, далеко уходили от Него или даже боролись с Ним. Их “обращение” обычно принимает форму острого внутреннего кризиса, часто с надрывами и надломами… Духовное возрождение таких людей, иногда от последних падений во всех смыслах, происходит в силу ясно ощущаемого действия благодати, которая в плане психологическом проявляется как особого рода “решимость”. Благодать, вводя человека в мир Божественного Света, при всей своей влекущей силе, не лишает свободы воли и не совершенно освобождает от дальнейшей брани и даже колебаний. И познавшие благодать подвергаются искушениям и даже могут дойти до демонического омрачения, и тогда полученное познание, оставившее неизбежно глубокий след в умном сознании человека, может быть отдано на служение злу… Иногда, впрочем, излияния благодати бывают настолько обильными, что душа в глубоком чувстве ясно ощущает свое воскресение. Тогда внутреннее свидетельство Духа об истине бывает столь очевидно, что в душе не остается уже места для сомнений или колебаний. Любовь к Богу заполняет все существо, и влечение к Нему преобладает над всем прочим. В таких случаях душа бывает утвержденною на всю последующую жизнь и получает свободу от внутренних конфликтов в самой глубине своей; нет в ней тогда мучительных исканий истины, и весь дальнейший подвиг ее сводится только к стремлению осуществить в жизни своей познанное в час посещения».

К первой категории относится отец Стратоник. Ко второй категории отец Софроний относит самого себя. Он начинал с простой и детской веры, с опыта молитвы и предстояния Богу в юношеском возрасте. Но затем произошел надлом, когда он увлекся чуждыми учениями, потерял на какое-то время Христа. Его возвращение ко Христу было настолько всецелым, что он не довольствовался пребыванием в чине мирянина или теоретическим изучением основ христианства. Его потребностью было полное погружение в глубины молитвы и созерцания Бога, и удовлетворить эту потребность смог только Афон.

Швейная мастерская.

Фото начала XX века из архива Свято-Пантелеимонова монастыря