«Надеюсь, что вы оба поняли, к чему может привести желание каждого из вас занимать первенствующее положение. Покойный король Стефан Баторий, светлая ему память и земля ему пухом, любил говорить, что оленье стадо во главе со львом всегда страшнее, чем львиная стая во главе с оленем. Сдается мне, по собственной воле во главе белорусско-литовской армии поставил сразу двух оленей… Неужто думаете, что для меня тайна ваша вражда?». Лев Сапега был уверен: значительная доля вины за поражение, которое потерпела армия ВКЛ от войск Густава Адольфа, лежит на совести этих двоих. Не последнюю роль тут сыграло нежелание обоих находить общий язык между собой. Психология их поведения была Сапеге понятна. Ян Станислав, великий маршалок литовский, как гетманский сын и одно из высших должностных лиц в Княжестве претендовал на единоличное руководство. Его раздражала родительская забота, тем более оскорбило назначение в помощники смоленского воеводы. Старый Сапега нарочно приставил к Яну Станиславу более искушенного в военных делах Гонсевского. Казалось, это должно принести хорошие плоды. А вышло все наоборот. Гонсевский приобрел серьезный опыт во время восточных походов, но успел в Москве привыкнуть к царскому почету, вел себя по-барски.
После этого не очень приятного разговора старый гетман встретился с простыми солдатами. Общение с ними тоже было нелегким, пришлось выслушивать и жалобы на королевскую неблагодарность, и сетования на него самого, великого гетмана: мол, сенаторским слугам, людям молодым, незаслуженно королевскую милость выпросил, а вот для бедняг солдат, которые имущество тратят, проливают свою кровь, выпросить не может [71, с. 428].
Каждый думает о своем, и стать на место другого всегда сложно. Наверное, «солдатам-бедолагам», как их называют некоторые авторы, было невдомек, что Сапега достиг того уровня, когда просить кого-то становится делом невозможным. А унижаться перед польскими панами, заседавшими на сейме Речи Посполитой, он не мог тем более — не из того теста был вылеплен. Он, скорее, отдаст последнее, что у него есть, чем попросит, пусть и не для себя, а для солдат.
Как бы ни было горько, но не признать справедливость нареканий военных Сапега не мог. Солдаты говорили горькую правду — это было очевидно. Поэтому и расплачивался гетман с войском из собственных средств, питая малую надежду, что эти деньги когда-нибудь король и государство ему вернут.
Болезни, летняя жара, подавленное настроение и очередной сейм стали главными причинами, которые вынудили Льва Сапегу вернуться в Варшаву. На сейме гетмана критиковали и за ход военных действий, и за денежные расходы. Депутаты от Польши были возмущены тем, что белорусско-литовские солдаты получают жалованье большее, чем платили польским воинам, которые сражались против шведов в Пруссии. Сапега снова выезжал на фронт в Инфлянты, шведы между тем заняли Пруссию [14, с. 112].
Как главнокомандующий, Лев Сапега часто использовал традиционные методы общения с военными. Он лично знал большинство командиров среднего звена. Нередко они получали от него ценные подарки, очень часто он прилюдно хвалил тех, кто отличился на поле боя. Все указывает на то, что, поощряя солдат дополнительными талерами, ясновельможный пытался склонить их на свою сторону, точнее, старался обеспечить своему клану поддержку наиболее сильной части белорусского общества — военных. Они всегда могли пригодиться, если не ему, то сыновьям.
На сейме великий гетман настаивал на проведении переговоров со шведами, Сигизмунд же требовал продолжения войны до победы. Сапеге пришлось отправлять в помощь полякам белорусско-литовские отряды. Это и спасло армию от полного разгрома [71, с. 429].
Наконец, 26 сентября 1629 года, в Альтмарке (Старый Торг) был подписан договор о перемирии, согласно которому все города, кроме Кролевца (Кенигсберга), Гданьска и Пуцка, и вся Прибалтика (Инфлянты) к северу от Западной Двины переходили к Швеции [14, с. 112].
В результате шведской войны Великое княжество Литовское потеряло почти все свои прежние территориальные завоевания в Прибалтике. Из-за больших расходов на войну литовский грош обесценился почти вдвое. Страна находилась в экономическом упадке. Но угроза государственности ВКЛ была снята.
Глава 7.2. Последняя тайна
Только тот, кто познал свет и темноту, войну и мир, подъем и падение, только тот действительно жил.
Как бы кто ни старался изловчиться, а природу обмануть невозможно, ее законы непреодолимы. Это касается и простых людей, и великих мира сего. За рождением следует младенчество, за молодостью — расцвет и зрелость, а затем грядет старость и смерть. На долю каждого выпадает счастье и разочарование, успех и невезение, любовь и одиночество. Иногда человека окутывает равнодушие, порой им овладевает лень, а в иной день он излучает невероятное количество энергии, принимает множество важных решений и совершает грандиозные поступки. Бывает, он приносит свою жизнь на алтарь великой идее, а случается, забывает о главном в погоне за сомнительными ценностями. Кто-то достойно проходит самые суровые испытания, а кто-то теряет человеческий облик, столкнувшись с пустяковой проблемой. Каждый волен распоряжаться своей жизнью по собственному усмотрению, только при этом не стоит забывать, что на закате жизни, у последней черты, подводя итоги сделанному, обмануть свою совесть не получится.
В последние годы жизни Сапеге довелось испытать много разочарований. Судьба не щадила седого семидесятилетнего старика. В 1627 году от воспаления легких сгорела его единственная дочь Анна, жена несвижского князя Альбрехта Владислава Радзивилла. Сапега не мог даже проводить ее в последний путь, так как в это время отправился в поход против шведов. В расцвете сил в 1631 году ушел из жизни его второй сын Криштоф, рожденный в Ружанах в 1607 году. Несмотря на возраст, Сапега мужественно перенес смерть своих близких.
Позже при загадочных обстоятельствах умер любимый внук Стефан, сын Яна Станислава. По слухам, Ян Станислав и его отец Лев обвинили в смерти мальчика народную целительницу, жену православного священника Раину Грамычину, которая лечила Стефана. 17 декабря 1631 года в Слониме несчастная приняла мученическую смерть на костре, но прежде прокляла всю семью Льва Сапеги, предсказав ей быстрое угасание [41, с. 40].
Что заставило Яна Станислава и его просвещенного отца пойти на такой непопулярный шаг, доподлинно неизвестно. Действительно ли православная попадья была виновна в смерти ребенка? Была ли она на самом деле колдуньей? Из материалов следствия известно, что на суде письменного обвинения, подписанного кем-либо из Сапег, предъявлено не было. На этом строилась защита обвиняемой. Но суд не учел данного обстоятельства. Вряд ли это была просто клевета, слишком уж подозрительную активность проявляли судья и свидетели. И могли ли оставаться в неведении Лев Сапега и Ян Станислав, как считает белорусский писатель Вячеслав Адамчик [1, с. 87]? Возможно, знаменитое имя было использовано в чьих-то корыстных целях, а может, чьей-то целью было это имя запятнать. Пока эта загадка остается неразгаданной.
После суда самочувствие Льва Ивановича заметно ухудшилось. Он, впрочем, и не скрывал, что подготовился перейти в мир иной. Но его черед еще не пришел. В конце апреля 1632 года стали ходить слухи, будто бы король Сигизмунд Ваза при смерти. А вскоре великий канцлер Альбрехт Станислав Радзивилл сообщил первому лицу в ВКЛ Льву Сапеге, что после сорокапятилетнего царствования король польский и великий князь литовский скончался. Надо сказать, смерть короля ошеломила многих, в том числе Альбрехта Станислава Радзивилла, о чем он написал Сапеге. Читая письмо Радзивилла, Лев Иванович невольно подумал: «Грядет и мой час». Но прежде нужно было позаботиться о новом короле. Предоставить решение этого вопроса кому-либо другому Сапега не мог. Государственных людей, равных ему по опыту и заслугам, не было. Лев Сапега стал настоящим патриархом политики и государственной службы ВКЛ. Он привык играть первую скрипку не только в своей стране, но в и в целом в Речи Посполитой. Поэтому он спешно уехал из Бреста, где находился, в Варшаву. На совещании сенаторов ему было поручено обеспечить безопасность восточных границ Великого княжества Литовского усилением гарнизонов пограничных замков на московском рубеже. В летние месяцы 1632 года Сапега этим и занимался. Потом он снова вернулся в Варшаву на конвокационный сейм.
На следующем, элекционном (избирательном), сейме в августе 1632 года Лев Сапега поддержал кандидатуру Владислава Вазы, своего любимца и старшего сына предыдущего короля. На этом же сейме, но уже в ноябре, Владислав был избран королем польским и великим князем литовском. При коронации от имени обоих государств (ВКЛ и Короны Польской, в 1569 году образовавших конфедерацию — Речь Посполитую) нового короля должны были приветствовать высшие должностные лица — маршалки земские. От имени ВКЛ вопреки традиции это сделает гетман великий литовский и виленский воевода Лев Сапега. Так случится не только потому, что Сапега искренне помогал Владиславу, а в большей степени потому, что отношения между новым королем и великим маршалком литовским так и не сложились, хотя эту должность занимал старший сын Льва Сапеги — Ян Станислав.
В конце июня 1633 года от имени ВКЛ Лев Сапега вручает Владиславу меч и корону и призывает нерушимо соблюдать права и обычаи Великого княжества Литовского. Короной польской и великокняжеской Сапега компенсирует Владиславу отсутствие на его голове короны московского государства. Но крестоцеловальная грамота на избрание Владислава московским царем надежно спрятана ясновельможным во дворце в Ружанах. Пока этот документ у него, Владислав сохраняет все права на Московию.
Это хорошо понимает и патриарх Филарет Романов, отец и соправитель Михаила. Поэтому они вместе с сыном еще до выборов короля, пользуясь бескоролевьем в Речи Посполитой, направили в сентябре 1632 года под Смоленск сорокатысячное войско, чтобы захватить город и все смоленское воеводство. Русские войска заняли и другие пограничные города, проникли на территорию ВКЛ [14, с. 113].
Владиcлав двинулся в поход, его путь пролегал через Вильно. В этом городе новый король польский, великий князь литовский и воевода виленский, гетман великий литовский встретились в последний раз.
ebooksa