Ясновельможный пан Лев Сапега

Варшава не спешила праздновать победу Сапеги. Литовский канцлер никогда не дождется такой встречи, которую устроили в 1611 году гетману Жолкевскому. Наоборот, на следующем сейме коронный подканцлер Андрей Липский назовет заключенное Сапегой перемирие позорным. Польский подканцлер, выслуживаясь перед королем, вероятно, забыл, как писал письма Сапеге с просьбой поскорее закончить войну. На обвинения Липского в преуменьшении славы и могущества Речи Посполитой Сапега ответил просто: «Если гражданин почтительно служит своему Отечеству, нерушимо верю, что славы его не может уменьшить даже на минуту. Злые языки хотели нанести обиду, более справедливые потомки оправдают и каждому воздадут по заслугам» [71, с. 421] (пер. наш — Л. Д.).

Часть 7. Последние испытания

Глава 7.1. Война в Прибалтике

Родной дядя Сигизмунда Вазы герцог Карл Судерманский, тот самый, который лишил своего племянника наследственного трона, умер 30 октября 1611 года. Преемником Карла в Шведском государстве стал его семнадцатилетний сын и двоюродный брат Сигизмунда Вазы, вошедший в историю под именем Густава II Адольфа. Этот амбициозный молодой человек решил довести родительское дело до логического завершения — лишить ВКЛ земель в Прибалтике (Инфлянтах). Момент для нападения на соседнюю страну он выбрал очень удачный: большая часть войска Княжества во главе с гетманом Я. Ходкевичем противостояла турецким полчищам под Хотином.

Пренебрегая советами английского короля, бранденбургского электора и голландских союзников не клеймить свою честь нападением на страну, которая в это время защищает Европу от мусульманского нашествия, Густав Адольф нанес свой коварный удар, достойный не великого полководца, но вора, хоть и с короной на голове [71, с. 424].

Осенью 1621 года войска Густава Адольфа заняли Ригу. Польный гетман литовский Криштоф II Радзивилл был вынужден уступить без боя. Слишком неравными были силы: тысяча его воинов против семнадцатитысячного войска шведского властителя. Весной следующего года польный гетман отвоевал у шведов Митаву, а смоленский воевода Александр Гонсевский разбил шведов под Кокенгаузеном. Обеспокоенный Густав летом 1622 года лично прибыл в Инфлянты и предложил Радзивиллу заключить сепаратный договор между Швецией и Литвой [71, с. 426].

Инструкции по ведению переговоров со Швецией от имени сенаторов Речи Посполитой подписали примас В. Гембицкий, великий канцлер Л. Сапега, коронный подканцлер В. Лещинский, подскарбий К. Нарушевич и мстиславский воевода Я. Тышкевич [14, с. 192]. Переговоры о мире обнадеживающих результатов не принесли — из-за претензий Сигизмунда на шведскую корону; согласились на перемирие, но продержалось оно недолго [71, с. 426]. С новой силой пламя войны разгорелось в 1625 году. Шведский король Густав Адольф переправил на семидесяти шести кораблях свою армию через Балтийское море и пошел в наступление по двум направлениях: на Полоцк и на Вильно [52, с. 61]…

25 июля 1625 года великий князь литовский Сигизмунд Ваза назначил Льва Сапегу гетманом великим литовским [14, с. 111]. Человеку, который всю свою жизнь посвятил служению Отечеству и как никто другой заслуживал эту должность, великое гетманство бросили словно кость. Дождались, пока он потеряет силы и здоровье, а потом отметили привилеем на высший пост в Княжестве. Король в этот раз действовал осмотрительно и хитро, что редко ему удавалось. Сигизмунд «пожертвовал» высшую должность Сапеге только тогда, когда стало очевидным, что семидесятилетний старик уже не в силах осуществить свои юношеские мечты. К тому же самое серьезное противодействие любым гетманским устремлениям Льва Сапеги обеспечивалось со стороны его заместителя, польного гетмана Криштофа II Радзивилла, который и сам был не прочь заполучить большую гетманскую булаву. Умно, не правда ли? Соперничеством двух родственников король оградил себя от излишних проблем — классический пример воплощения в жизнь принципа «разделяй и властвуй». Королевские советники долго между собой спорили, кто из двух претендентов менее опасен для королевской власти, наконец, решили: старый Сапега. Определенную роль сыграли и личные симпатии короля. По отношению к польному гетману Криштофу II Радзивиллу, главе протестантской партии в Речи Посполитой, Сигизмунд был настроен враждебно; к католику Льву Сапеге он испытывал чуть большую симпатию, потому и отдал ему большую гетманскую булаву, оставив Радзивилла с малой. Был у Сигизмунда и другой интерес — меркантильный: чтобы продолжать войну со Швецией, нужно было обеспечить армию финансами, и Сапега мог это сделать…

На театр военных действий старый гетман не поехал. Находясь в своем имении в Толочине и выезжая в Могилев, Сапега формировал военные отряды. А командовать армией в Прибалтике (Инфлянтах) вместо него был назначен воевода смоленский Александр Гонсевский. В сентябре 1625 года Сапега все же отправился на фронт — на Западную Двину. Его дивизия выступала отдельно от дивизии Криштофа II Радзивилла, и только в ноябре 1625 года оба гетмана встретились и приняли общий план военных действий [14, с. 111, 112].

Основные споры между главнокомандующим и его первым заместителем развернулись вокруг дополнительного набора в армию. Радзивилл этот набор завершил вопреки намерениям Сапеги [63, с. 128]. Когда из Варшавы канцлер великий ВКЛ Альбрехт Станислав Радзивилл отправил своему шурину Криштофу II Радзивиллу письмо с предложением как можно скорее примириться с Сапегой, тот только улыбнулся в ответ: «Ты, братец, хоть и канцлер, но в большой политике не силен. Тому, кто родился волком, лисом не быть. И нечего мне бояться старого Сапеги. Состарившегося льва пнуть ногой — страх не велик: он только огрызается, а кусать не кусает».

Престарелый гетман действительно был слаб физически и думал больше о том, как наилучшим образом устроить будущее своих потомков. Поэтому, оставив в армии старшего сына Яна Станислава, Лев Сапега отправился на сейм в Варшаву. Вскоре после его отъезда, 17 января 1626 года, Густав Адольф нанес серьезный удар армии Яна Станислава.

Младшему Сапеге не терпелось встретиться с врагом, и враг не заставил себя долго ждать. Не успел Ян Станислав и воинов построить, как шведы ударили. Всадники спаслись, а вот пешим солдатам повезло меньше: кто полег на поле брани, кто попал в плен. Сам Ян Станислав бежал. Шведы перешли границу ВКЛ и подступили к радзивилловскому замку в Биржах. Защитники продержались только пять дней и попросили о пощаде [71, с. 426].

Военная удача оставила и Александра Гонсевского. Он терпел поражение за поражением. Когда Сапега узнал о происшедшем, на душе стало тоскливо. Вспомнилась старая поговорка: «„Хоть еще и не поздно, но придется ночевать здесь“, — подумал лис, попав в капкан». Всю жизнь он старательно обходил ловушки, а тут неудачи сыплются одна за другой, как будто весь мир против него. Пришли на ум и слова из письма Я. Ходкевича. Надо же, пророчество сбылось: сначала Сапега из своего кармана содержал целую армию, а сейчас вот познал горечь поражения. Сердце болезненно ныло. От стыда порой Сапега не знал, куда девать глаза.

На своем веку он попробовал многое из того, что удается далеко не каждому: по им самим придуманным правилам играл в большие политические игры; короновал владык в своем государстве; по собственному разумению распределял, кому управлять в соседних странах: Лжедмитрии I и II, московская «царица» Марина Мнишек были созданы его разумом и волей; лишил трона великих князей Бориса и Федора Годуновых, Василия Шуйского и его братьев; добыл московскую корону для Владислава (и не теряет надежды все же избавиться от этих выскочек Романовых — Михаила и его отца Филарета); вернул извечные земли Великого княжества, утерянные нерадивыми государями; провел судебную реформу; сплотил нацию на религиозной почве. И в личной жизни познал счастье: был дважды женат, прижил семеро детей (правда, к этому времени в живых осталось только трое: сын от первого и два сына от второго брака); создал могущественный клан, который играл первые роли в Княжестве: все наиболее значимые должности сейчас находились в руках Сапег. Количество действующих лиц из рода Сапег за 1580–1633 годы возросло до шестнадцати, а количество занимаемых ими высших должностей — до тридцати трех, Радзивиллов в то же время действовало четырнадцать лиц и в руках у них было тридцать две высшие должности [36, с. 5]. С улыбкой старый Сапега теперь смотрел на грамоту короля Сигизмунда Августа, которой определялся «порадок писания листов» панам радным, гражданским служащим и всему рыцарству Великого княжества [46, с. 192–196]. Тогда в этих списках Сапеги занимали последние строки — соответственно их весу в государственных делах. А ныне уже к нему, Льву Ивановичу Сапеге, обращаются по всем вопросам в первую очередь — письмо пану воеводе виленскому, гетману великому литовскому. И сколько бы Криштоф II Радзивилл ни жаловался на него королю, сколько бы ни скрежетал зубами, — пока Сапега жив, будет так, как он того хочет.

Сапеге приходилось иметь дело с разными людьми: он работал вместе с Николаем Радзивиллом Черным и Николаем Радзивиллом Рыжим, имел хорошие взаимоотношения с Астафием Воловичем и Криштофом Радзивиллом Перуном, Стефаном Баторием и Яном Замойским. А час Криштофа II Радзивилла еще не настал. Ему явно не хватает выдержки. Не надо торопиться — всему свое время, все еще впереди. Единственное же, что впереди у Сапеги, пожалуй, смерть. Она столько раз стояла с ним рядом, что он научился относиться к ней как к неизбежности. Мысль о смерти не пугала ясновельможного, не приводила его в отчаяние. Сапегу тревожило другое: кто продолжит его дело? Его надежды не оправдали ни старший сын Ян Станислав, ни старый сподвижник Александр Гонсевский, который тоже стал ему сыном. Последний взгляд был направлен в сторону запада. Где-то там, в Европе, завершает курс наук младший — Казимир Лев. Нужно срочно возвращать его на родину…

Однако не престало великому гетману хандрить. Пора взять себя в руки. Нужно думать даже не о чести, но о сохранении государства. Сапега представил, как будет зубоскалить польный гетман Криштоф II Радзивилл, какие сплетни придется ему выслушивать. Действительно, страна оказалась в очень сложном положении. И можно понять желание Сапеги в случае, если король не даст новой армии, «тяжесть с рук снять».

Сигизмунд не освободил гетмана от «невыносимого бремени», потому как боялся, что с его уходом от дел война будет проиграна. Сапега снова на свои средства собрал войско и летом 1626 года отправил его во главе с Александром Гонсевским на освобождение Прибалтики (Инфлянтов). Под Зельборгом литвины встретились со шведским отрядом Делагарди. Для Гонсевского этот бой едва не стал последним. Пуля попала в шлем. Но победу Гонсевский все же одержал [71, с. 428, 429]. Однако успех этот был временным, чем дальше, тем хуже шли военные дела. Поэтому в начале 1627 года Лев Сапега предложил сенаторам, игнорируя намерения короля, начать переговоры со шведами. В результате в январе 1627 года было подписано пятимесячное перемирие, а шведы вернули занятые ими Биржи [14, с. 112].

«Если враг слишком силен — его нужно обнимать, а не воевать с ним», — любил повторять Стефан Баторий. Но Льву Сапеге приходилось не только держать оборону против шведов, ему нужно было противостоять интригам Криштофа II Радзивилла. Сражаться на два фронта всегда трудно. Лев Сапега всячески старался полюбовно урегулировать скандал в благородном семействе. Но главный протестант ВКЛ Криштоф II Радзивилл не поблагодарил Сапегу даже тогда, когда тот добился освобождения родового замка Радзивиллов. Великий гетман объяснил королю, что за возвращение Биржей Польша должна передать Швеции Лаудан, но этакий обмен выгоден его королевской милости, ибо Лаудан — деревянный двор, а Биржи — каменный замок, и если не этот обмен, то и Лаудан можно потерять, и Биржей не видать. У недоброжелателей великого гетмана появился повод обвинить его в причинении обид королю, поскольку без королевского ведома этот своевольник нарушил статью унии, не взял согласия у польских панов [71, с. 429].

Тем не менее прилюдно Криштоф II Радзивилл перестал бросать оскорбления в адрес Льва Сапеги. Воспользовавшись перерывом для усиления армии, летом 1627 года великий гетман отправился на войну [14, с. 112]. Позор, лежавший на Княжестве из-за военных неудач Яна Станислава и Александра Гонсевского, старый Сапега решил смыть лично. Иначе было нельзя — положение обязывало. Как говорится, назвался груздем — полезай в короб. Принял гетманство — будь добр отвечать за поражения своих любимцев: родных ли сыновей, или доверенных лиц. Отправляясь на фронт, Сапега не питал никаких иллюзий. Он прекрасно понимал, что из этого похода может уже и не вернуться. Его самочувствие было настолько плохим, что он решил заранее побеспокоиться о возможном свидание с вечностью: вслед за ним, по его же приказу, везли черный громадный гроб [14, с. 112].

Прибыв на место, Сапега приказал позвать к себе обоих «героев» битвы против Густава Адольфа. Они пришли мрачнее тучи, мучимые угрызениями совести и сжигаемые стыдом. С укором смотрел на них Лев Иванович, не удостоив приветствия: не отец и благодетель приехал к ним, а главнокомандующий белорусско-литовского государства. Они стояли потупив взгляд и не могли подобрать слов, чтобы обратиться к великому гетману. Сапега знал: ведь понимают, чем для Княжества обернулась их междоусобная вражда. Не ради того он наделил их властью, чтоб они проигрывали сражения. Ян Станислав и Александр исподтишка поглядывали на утомленного жизнью и воинскими заботами близкого им человека. Шансов оправдаться у них не было. Но беспокоило их сейчас не только это. Сколько еще судьба отпустит их отцу и благодетелю?.. Наконец Ян Станислав решился что-то сказать. Но старший Сапега остановил его, слегка подняв руку. Он не принимал ни оправданий, ни возражений…