— Хванге в школе, а Сонъи что-то вышивает у себя. Анпё на рынок ушел, госпожа его отправила.
Капитан раскрыл конюшню, завел лошадь, глянул на себя, усмехнулся:
— Купель готовь.
Гаыль переняла у него одну седельную суму, ткнулась в нее носом, облизалась:
— А я-то думаю, откуда запах такой, а оно вот что!
— Купель, говорю, готовь! Мы с Чжонку сами, как две рыбешки прокопченные.
— Так уже, господин!
Соджун, помогая сыну расседлывать лошадей, оглянулся на Гаыль.
— В смысле, уже?
— Так мы два дня купель готовим. Госпожа ваше письмо получила, отсчитала на пальцах, когда будете. Вчера велела к полудню купель готовить. Хотя и сомневалась, дескать, в письме семь-восемь дней было оговорено. Сегодня опять велела купель готовить. Еще утром сказала, что вы приехать должны. Ну а нам-то что? Господа велят, а мы стараемся. Не зря, видать. Вот и ворота задние поутру открыли, — и, сказав это, Гаыль улыбнулась.
Соджун улыбнулся в ответ. Он хотел еще о чем-то спросить Гаыль, но тут заскрипели[1] главные ворота, и появился Анпё со свёртком в руках. Бросился к хозяину, пристал с расспросами. Капитан отмахнулся от назойливого слуги, но, узнав, что сверток, который Анпё принес, был для госпожи, забрал покупку и направился к гончарной мастерской. Открыл потихоньку дверь, да так и остался стоять в дверях.
Напротив окна, пронизанная солнечным светом перед размеренно вращающимся гончарным кругом сидела Елень. Вокруг нее в косых полосах, разрезанных оконной рамой на квадраты, плясали едва видимые пылинки. Круг что-то нежно нашептывал женщине, склоненной над ним, и она улыбалась. Закатанные рукава обнажали до плеча тонкие руки с прозрачной, белой, как фарфор, кожей, на которую тут и там прилипли кляксы податливой глины, перевоплощавшейся в гибких пальцах из бесформенного куска в некое подобие не то вазы, не то горшка. Из-под косынки выбилось несколько прядей, которые золотились на свету, рождая сияние. И все это было настолько прекрасным, настолько потрясающим, что Соджун забыл обо всем на свете. Он любовался своей женщиной, очарованный и покоренный ее красотой. Елень чуть склоняла набок голову и тогда взору открывалась длинная безупречная шея, а на ней трепещущая жилка, которая была не видна, но осознание того, что она есть и бьется, опьяняло.
Соджун бы долго стоял, боясь привлечь внимание, наслаждаясь зрелищем, но Елень потянулась к чаше ополоснуть руки и заметила мужчину. Она сидела на свету — он стоял в тени дверного проема, и капитан по устремленному на него взгляду понял: госпожа не видит, кто стоит. Не узнает. И тогда он пошел к ней.
Елень и правда не видела, кто стоял в дверях. Приметила сверток, только хотела позвать Анпё, но передумала. Мужчина, подходивший к ней, не был похож на слугу. Он шел осторожно и тихо. Так слуги не ходят. Так ходят охотники и… воины.
— Господин, — выдохнула она и поднялась, держа на весу перепачканные глиной руки.
А капитан подставил табуретку к кругу, уселся и подтолкнул замедлившийся было круг. Тот, повинуясь, завращался быстрее. Елень глядела на макушку с пучком, на то, как мужчина распутывал завязки на жилистых запястьях, как закатывал рукава, и улыбалась. Он вернулся. Живой, здоровой. Хвала Небу!
Соджун поднял на нее смеющиеся глаза и ухмыльнулся:
— Я шестнадцать лет не сидел за гончарным кругом. Кабы мне не испортить?
Елень опустилась на стул, не сводя с мужчины глаз.
— Было бы что портить, — усмехнулась она.
ebooksa