— Что вам сказала моя мать?
— Что вы меняетесь, и это ее беспокоит.
— И что вы ответили?
— Что это нормально, и от вас требуется много мужества.
— Мужества? — он хрипло рассмеялся и убрал назад упавшую на лоб черную прядь. — На то, чтобы терять разум, много мужества не надо.
— Прошу, позвольте мне быть рядом и проводить уроки.
— Нет. Закончим на этом. — Он отвернулся и направился к выходу. — А тот нож, что вы подарили, миледи…
Я сделала шаг вперед.
— Да?..
— Вам следовало оставить его себе, — глухо докончил он и, не оборачиваясь, вышел.
Когда Омод вошел, мать работала над гобеленом, который, как он знал, отправится после в храм Святой Маргареты. Огромное полотно, зажатое между рамами, терялось по краям в темноте. На золотых нитях в центре играло пламя свечи.
Омод постоял у двери, понимая, по тому, как ее руки задержались, что мать почувствовала его присутствие, и двинулся вперед. Не отрывая взгляда от наполовину готового полотна, которое продолжал быстро движущийся челнок, он опустился на пол у ее ног.
— Вот так же в детстве я смотрел, как вы работаете…
— Да, — мать, чьи волосы были тщательно убраны под покров, рассеянно провела по его прядям и продолжила работу.
Омода всегда поражало, как из-под таких хрупких пальцев выходит такое масштабное изделие.
— Что вы чувствуете, когда работаете?
Ресницы матери дрогнули, но руки не замедлились.
— Наполненность. Слияние с тем, что делаю, и удовлетворенность от хорошо проделанной работы, от того что отдам гобелен тем, кому он предназначается.
— И почему вы выбираете такие сюжеты?
— Какие?