Осколки

— Нет.

Какие могут быть секреты? С тех пор, как я очнулась в том проклятом поезде, в моей жизни больше нет собственного пространства. Да и самой жизни, впрочем, тоже.

После того, как Арт ушел к себе, не знаю сколько времени я пролежала, уткнувшись лицом в подушку, пытаясь бороться с сжимающей сердце болью. Кто бы подсказал, сколько успокоительного надо выпить, чтобы не тронуться.

— Я подумал, может, сходим куда-нибудь, — говорит Шон, касаясь моего лица рукой. Его пальцы жесткие и шершавые, а прикосновение слишком тяжелое – не сравнить с ловкими движениями, что я помню. — Отвлечёшься немного.

— Да, конечно.

Шон целует меня в лоб и обнимает так, как делает обычно, крепко подминая под себя. Его широкие руки словно прутья клетки, охраняющие маленькую птичку. Если бы я могла почувствовать хоть часть того, что ощущала во снах, вероятно, смогла бы перевести наши отношения на следующий уровень. Но чем дальше я об этом думаю, тем сильнее внутри распускается новое чувство. Трепещущее, бессильное, едва-едва родившееся, что слабо бьется в глубине грудной клетки. И оно не о Шоне.

Есть вещи, которые не забываются, как бы старательно их не уничтожали, не вытравляли из памяти. Они оставляют отпечатки настолько глубокие, что их невозможно стереть. Все, что рождается в сердце, навсегда в нем и остается.

Шон поворачивается на бок и пристраивает голову рядом с моей. Я беру его за руку, осознавая, что жизнь с ним, наверняка, выбрала сама. Прикрыв глаза, я могу вплоть до мелочей представить наш дом с поросшим вьющимся кустарником забором и крепкими стенами. Сад с магнолиями, а в центре маленький пруд. По вечерам мы бы болтали за сытным ужином, делились планами на будущее, планировали отпуск. У нас наверняка родилась бы пара прекрасных детей. И чем дольше я думаю об этом, чем больше стараюсь полюбить его так, как он заслуживает, тем сильнее осознаю, что ничего не выходит.

Разглядывая его идеальное лицо, касаюсь волос, подбородка, плеча и понимаю, что на этот раз мне не нужен спокойный очаг, я хочу живой костер… Я должна вернуться туда, где все началось, и разобраться в собственном прошлом, а потом рассказать Шону всю правду о себе и парне, что никак не покидает мое сердце, и если его планы на мой безымянный палец после этого изменятся — я верну ему кольцо.

Долгое время я лежу без сна, прислушиваясь к шагам и шорохам из гостиной, а потом, свесив ноги, осторожно выскальзываю из постели. Шон спит, шумно выдыхая. Его лоб нахмурен, отчего он кажется еще более серьезным, чем есть на самом деле. Спокойный и невозмутимый, как горный ледник, чья мощь не поколеблется, даже если вокруг бушуют разрушающие ветра.

В темноте на цыпочках я подхожу к самодельному стеллажу, рассматривая коллекцию книг, уместившуюся всего на одной полке. Беру роман в тонкой обложке, порядком поистершейся по краям, а значит, зачитанный до дыр, и бесшумно выскальзываю в коридор.

Закрыв за собой дверь в спальню, открываю первую страницу. «Любовь и предательство». Подойдет, скоротать пару часов и отвлечься.

Сквозь окно прорывается уличный мрак и, устроившись на подоконнике прямо под светильником, я погружаюсь в книжку, но спустя пару минут понимаю, что читаю один и тот же абзац уже в третий раз. Длинные предложения никак не желают укладываться в голове, а мысли бумерангом возвращаются к Таю, заставляя снова и снова задаваться вопросом, почему я вернулась к отцу. Ведь писала, что никогда не приеду обратно. Записанная в письме история вошла в меня, как стрела, и теперь, застряв внутри, не дает вдохнуть без боли.

Окончательно убедившись в бесполезности затеи с чтением, я захлопываю книжку и собираюсь пойти спать, но останавливаюсь возле лестницы, прижимаясь щекой к стенке. Ник сидит в гостиной, закинув ноги в кресло, на коленях у него тоже книга, только в отличие от меня, он ей полностью поглощен.

— Что читаешь? — вырывается до того, как я успеваю себя остановить, ведь мы теперь не разговариваем.

Ник стягивает капюшон и бросает на меня взгляд исподлобья.

— Опять ты, — ворчит он. Не слишком рад меня видеть, но и удивленным не выглядит тоже.

— Опять я.

Темные брови изгибаются дугой, когда я присаживаюсь на диван напротив. Теперь я вижу, он не читает, а рисует, используя медицинскую энциклопедию как подставку под блокнот. Определенно, это не то, что я ожидала.