Когда тебя любят

Известие о смерти мамы пришло внезапно. Мама умерла очень быстро. Она не болела. Не лежала в больницах, но страдала затяжной болезнью, при которой всегда готовятся к худшему… Это случилось в один миг. За одну ночь. Я вернулся с вечернего спектакля и обнаружил записку от мамы. Она просила, чтобы я не беспокоился, просто она себя нехорошо почувствовала и вызвала «скорую». Когда я через диспетчера медицинской службы выяснил, куда её определили, мама была уже в реанимации. А утром мне сообщили, что у неё случилась сердечная кома, при которой никто не в силах заставить сердце вновь биться. И что её халат я могу получить со справкой о смерти через пару часов…

Сначала умерла София Ефимовна. Её смерть труппа театра, и я в том числе, восприняли, как личную, по-семейному личную потерю. Потом я узнал, что у отца обнаружили злокачественную опухоль. И это стало дамокловым мечом висеть в моём сознании. Наконец совершенно неожиданно умирает мама. И я растерялся настолько, что себя не помнил. И как пережил её похороны, не знаю и теперь.

Мама умерла в начале лета. Стояла жара, которой не ждали. Завершался театральный сезон, и театр собирался на гастроли. После гастролей все должны были разойтись в отпуск. Мой отпуск начался раньше и продлился до середины осени. Это было время серьёзных переосмыслений. Тот период я вспоминаю с трудом: мне сильно притупляли память. Спасибо коллегам и друзьям, что не забывали меня и ждали к открытию нового сезона. Спасибо судьбе, что был ещё жив отец. Ему я не прекращал звонить.

18

В комнате всегда была слышна тишина. Не абсолютная, которая бывает при полном безмолвии или в специальных бункерах и камерах для измерения акустического шума. Это была такая тишина, что даже когда в комнате кто-то был, его не было слышно. Даже тогда, когда Ия поливала свой любимый колеус и прозрачные бурые капельки, попавшие на его листья, сбегали и со звуком падали на белый подоконник. Даже тогда, когда её малыш играл в кубики и солдатиками на полу, что-то рассказывая им о правилах игры. И раньше, в те моменты, когда звуки скрипки карабкались по половицам, дивану и книжным полкам, царапая страницы замерших книг и отражаясь от однотонных обоев, – уже тогда была слышна тишина. Та тишина, которая оглушала Ию, и она не могла разобрать такие простые односложные слова своего маленького сына, как «гулять», «садик», «играть», с каждым днём выговариваемые всё отчетливее. Та тишина, что омертвляла движения не только мыслительные, но и физические. Ия превращалась в манекен. Манекены бесчувственны и безэмоциональны, статичны и холодны. Так и она месяц от месяца всё больше превращалась в подобие Снежной королевы, переставала проявлять какие-либо естественные человеческие эмоции, её реакции становились заторможенными. Она и вне дома стала вести себя как робот. Как заведённая механическая кукла. Настолько её окружение стало ей чужим и чуждым, что от всего её окружающего она круглосуточно слышала только единообразный гул.

Многие люди в тишине обретают гармонию. Многих она вылечивает, психологически уравновешивая. Многим она полезна, потому что приходит на смену насущным раздражителям, взвешивая эмоциональные и духовные ценности. Но не Ии. Не в её случае, когда тишина выразилась не в буквальном осознании беззвучности того, что её окружало, а в её личном ощущении глухоты ко всему и всем. Ей в её неполных 30 всё стало быстро надоедать. Ей стали в тягость элементарные домашние хлопоты. Ей было жаль своего времени на приготовление ужина для мужа и ребёнка. Часы, проведенные за стиркой белья и уборкой их маленького жилища по воскресеньям, она считала вырезанными из её неоценённой никем жизни. Ей стало совершенно безразлично, в котором часу Павел возвращается домой и сколько денег он получил за очередную «халтуру» – так он называл свою подработку в ресторане или на мероприятии, где заказывали живую музыку. Ия давно уже перестала обращать внимание на то, как одевался её супруг и выглажены ли его брюки и сорочка. Благо за их сыном она ещё всё-таки мало-мальски присматривала. Хотя в ясли она его только отводила, а забирала мальчика мама Ии Пульхерия Иннокентьевна – «бабуля», как звал её маленький Витя. Нет, Ия не забыла, что она мать и всё ещё супруга. Но, живя своим внутренним миром, она всё больше отстранялась прежде всего от Павла, потому что всё остальное: квартира, ребёнок, её мама, мама мужа и цветы на подоконнике – всё это поглотил параллельный мир её жизни, к которому Ия себя не причисляла.

А за окном их квартиры текла вечная жизнь. Даже перед окном в небольшом детском ведёрке жил своей жизнью её колеус, который она только что напитала водой из кружки. На небольшом квадратном столе, накрытом мягким бархатистым покрывалом, лежала стопка книг, стояла гипсовая статуэтка в виде мальчика в смокинге со скрещенными на груди руками и с отверстием для одной свечи вместо цилиндра и лист желтоватой писчей бумаги, на котором Ия написала пока одно слово – «Итак».

Итак, жизнь кипела вокруг этой молодой, но очень уставшей женщины. Жизнь была вокруг, во всём и у всех. Жизнь была в любой книге – только Ия не ощущала себя живущей. Она чувствовала себя уставшей от того, что жизнь оказалась совсем не такой, какой она видела её некогда детскими глазами и какой она была у героев прочитанных ею романов. Но тем утром, когда Витя был в яслях, а Павел отсутствовал вторую неделю, Ия после слова «итак» начала описывать пустоту своего существования и отсутствия перспектив их семейного союза. В её письме, написание которого растянулось на несколько дней, слово «тишина» было употреблено лишь единожды. Она стала для Ии частью жизни. Все звуки слились с её постоянными внутренними монологами и скорбями по упущенному времени, ошибкам и лжи, с каждым днём всё больше обретающей плоть. Ложью Ия считала совместное проживание с нелюбимым мужчиной – своим мужем. Звуки теперь уже параллельной, какой-то настоящей, по мнению Ии, жизни превратились в гул, к которому она стала глуха. И в письме красной нитью проходило описание пустоты, парализующей её как женщину, жену и человека.

Идея изложения своего состояния в письме пришла к ней внезапно. Решение написать на бумаге всё, что в ней горело, – самой ей поначалу показалось странным. Предпосылки к этому были, только Ия долго не понимала, чего ей хочется. Поделиться своими переживаниями она ни с кем не могла. Пульхерию Иннокентьевну она в качестве исповедника не рассматривала, потому что их отношения мамы и дочери таких откровенностей не допускали, а близких подруг у неё для этих целей не нашлось. Она свыклась с чувством отрешённости и предательства. Предательства по отношению к самой себе – потому как однажды осознала, что к Павлу у неё нет чувств, какие подобает женщине испытывать к своему мужчине, и нашла силы признаться в этом. Отстранившись от мужа, но продолжая с ним жить, она решила, что предаёт не его, а себя.

Сейчас, разложив перед собой лист бумаги и ручку, она не знала, с чего начать. В какой-то момент Ия встала, словно поток бурлящих мыслей поднял её, переполняя эмоциями, давно никак не проявляющимися на её лице, и пошла поливать цветы на подоконнике. Потом снова села за стол и, сама боясь признательных слов, которые срывались с её губ, начала с одного слова.

Ии многое хотелось рассказать бумаге. Наступил такой момент, когда с простого вступления – такого, как слово «итак», человек совершает нечто, после чего меняются, казалось бы, предначертанные судьбы. Вот и у неё так получилось. С тем, что Ия написала, она жила не один год. И жили с ней те, кто после её открытого признания, оказались перед фактом неминуемой перемены их будущего существования. Маленький Витя будет всю свою жизнь невольно переживать из-за того, что мама назвала их с Павлом союз ошибкой.

Взяв ручку, Ия долго водила ею над листом, как будто вымеряя ровность строк и подсчитывая их количество. Но пришло время писать, потому что держать в своей голове все, с чем боролась она одна, сил не хватало. Наступил момент, когда повторять про себя всю историю своей жизни и в одиночку уличать в ней судьбоносные повороты было опасно тем, что это могло привести к психическим расстройствам. Это пугало её, хоть она долгое время нарочно и подавляла в себе страх, демонстрируя невозмутимость и умиротворение в личной жизни.

Со стороны их семья казалась обычной. Муж – музыкант, она – домохозяйка, у них маленький ребёнок, который уже ходит в ясельную группу детского сада. Вполне достойная, интеллигентная семья, ячейка общества. Только основой любого семейного союза, помимо уважения и общих детей, должна являться любовь – то, без чего жизнь Ии стала невыносимой. То, без чего она жить не хотела и не могла.

Она множество раз вспоминала своё знакомство с Павлом и всякий раз добавляла сказочный элемент в нарисованную ею картинку начала их отношений. Но с каждым разом фантазия её скудела. И не потому, что её не хватало. Какое-то внутреннее противоречие тормозило полёт иллюзий любовного счастья. За долгие годы их знакомства она научилась убеждать себя в том, что их союз уникален и неповторим. Однако за каждым таким примером являлось какое-нибудь разочарование. Временами она сама начинала сомневаться не только в правильности выбора спутника жизни, но и в том, был ли вообще у неё выбор, или то, что Павел выдержал испытание временем и убедил её в своей верности, стало главной причиной её согласия на брак. Эту версию Ия изложила в том письме, адресованном Павлу.

Письмо получалось длинным, потому что писалось с перерывами. Ия начала с воспоминаний о своём детстве. Она вкратце описала свою маму – женщину простую, воспитанную в рабочей семье, где каждый её член занимался своим делом: женщины – хозяйством, мужчины – общественной и профессиональной работой. Мама Ии любила и умела готовить. И семейные обеды по выходным, когда муж шёл на рынок за телячьей вырезкой, а Пульхерия Иннокентьевна готовила гарнир и что-нибудь на десерт, она вспомнила с особым трепетом. Но это отклонение от важной и волнующей её темы было сделано умышленно. Ия хотела выразить своё понимание семьи. Воспитанная на примере своих родителей с их неразговорчивостью, занятостью и всё-таки незримым, но ощутимым единством с их воскресными обедами и обязательным совместным ужином перед сном, по-настоящему любящую семью она видела именно так.

Прежде, чем переходить к другому абзацу своего изложения, Ия поймала себя на лукавстве. И вот из-за чего именно она осеклась: по мнению многих, идеальный брак зиждится на молчаливом доверии и полных кастрюлях по вечерам и выходным. Но что, казалось бы, может быть проще: ты варишь борщи, а он зарабатывает деньги на продукты для этого борща? И разве не так теперь и в её семье, где Павел – добытчик, а она – хранительница домашнего очага? С сожалением вывела Ия в следующих предложениях вывод, что, возможно, она, Ия – та, что может создать семейный уют, а Павел – тот, ради кого уют создают. Только то, что было создано когда-то, не сохранилось, а согревать нечто холодными руками глупо.

Ия в мельчайших подробностях вспомнила несколько эпизодов из своей студенческой жизни, о которых всегда рассказывала своему сыну. Именно в тот период появился Павел. Но эти встречи с Павлом и его ухаживания так глубоко осели в её памяти, что Ия могла вспомнить слова, которые они произносили друг другу, и передать эмоции, которые вспыхивали при произношении тех слов. По её мнению, такое запоминается в двух случаях: или это происходит не с тобой, или ты на тот момент испытываешь удивление, а не заинтересованность. Только любовью и влюблённостью тот период не характеризуется. Этот вывод Ия в письме назвала своей гипотезой. А начальный этап ухаживаний Павла сравнила ни много ни мало с появлением первых людей на Земле. Им, как и ей самой, в годы учёбы было некогда, да и не из кого было выбирать себе пару. А Павел был настолько настойчивым, что их дружеские отношения однокурсницы Ии окрестили любовными. На тот момент для неё было непринципиально, как будут выглядеть двое друзей – Ия и Павел.

После этого шёл период долгой физической разлуки, на котором Ия также акцентировала внимание. Цветение вишен, тополиный пух, осенний листопад, искры снежинок от лунного света – всё это из года в год было в длинных письмах Павла к ней из армии, а потом и из консерватории. Были посылки с аудиозаписями концертов, в которых участвовал Павел как музыкант. Были фотоотчёты из тех городов и стран, где бывал на гастролях военный оркестр, в котором Павел служил по контракту. Были разного рода подарки в виде безделушек, указывающих на принадлежность к тому или иному краю.

Много красивых и заманчивых обещаний их безоблачной совместной жизни давал Павел в письмах Ии. Но, скорее всего, он и сам в это не верил. Об этом Ия тоже написала в своих рассуждениях. Хотя заметила, что расстроена этим меньше, чем просто потерянным временем, проведённым в браке с Павлом. Что лазурные берега и белоснежно-туманные зубья Альп – не то, без чего нельзя прожить с любимым. Ия всё подводила к одному – что без любви семья не для неё.

Каждая завершённая мысль заканчивалась подведением некоего итога то ли их совместной жизни, то ли жизни её. Но результат от этого не менялся, потому как их жизнь в последнее время, начиная с рождения сына, полноценной в общепринятом представлении назвать было сложно. Хотя для Ии понятие «общепринятое» было весьма размыто. Она продолжала размышлять о прошлом и настоящем, механически выполняя домашние дела, что было вполне привычно как лично для неё, так и для тех, кто становился невольным свидетелем всего этого действа, например для её мамы.