– Но почему?
– Потому что чувствовал, что это касается и его. Потому что понял, что ты одинока и растеряна. Потому что хотел, чтобы я приглядел за тобой.
– И все-таки я не понимаю…
– Знаешь что? – вдруг сказал Джосс. – Я очень тебя люблю.
– За мою тупость?
– Нет, за твою чудесную наивность. София была не только натурщицей Гренвила, но также и его любовницей. Отец мой родился в самом начале их романа, задолго до того, как на свет появилась твоя мама. В конце концов София вышла замуж за старого друга детства, но больше детей у нее так и не было.
– Значит, Тристрам?..
– Тристрам – сын Гренвила. А Гренвил – мой дедушка. И я собираюсь жениться на моей кузине со стороны отца.
– Петтифер говорил мне, что София для Гренвила ничего не значила. Что она была просто девушкой, которую он писал.
– Если надо защитить Гренвила, Петтифер будет клясться, что черное – это белое.
– Да. Наверное, это так. Но Гренвил в сердцах оказался далеко не столь сдержанным: «Ты не единственный мой внук»!
– Это Гренвил так сказал?
– Да. Элиоту. А Элиот решил, что это он про меня.
Мы въехали на вершину холма. Городские огни остались позади. Перед нами за нагромождением построек Эрнеста Пэдлоу протянулась темная береговая полоса с редкими огнями ферм, а за ней – черная безбрежность моря.
Я сказала:
– Я что-то не помню, чтобы ты просил моей руки.
Грузовичок тряхнуло, и он съехал на дорогу, ведущую в Боскарву.
– Просить, вообще-то, не в моих привычках, – сказал Джосс. Сняв руку с руля, он накрыл ею мою руку. – Обычно я просто говорю.
Как и в первый раз, встретить нас вышел Петтифер. Едва Джосс заглушил двигатель, в холле зажегся свет, и Петтифер открыл дверь, словно интуитивно знал о нашем прибытии.
Он увидел, как Джосс открывает дверцу и вылезает из машины, с явным трудом превозмогая боль. Он увидел лицо Джосса.