– Не курю. – Фрост улыбнулся, виновато пожал плечами.
– Вот то-то же! Идите уже, пока не передумал! Никому вы тут больше не поможете! Ему сейчас другие помощники выданы.
Самохин смотрел, как в «Скорую» бережно загружают носилки с дядей Митей.
– А можно?.. – дернулась было Мирослава.
– Нет! – рявкнул Самохин. – Никто вас туда не пустит. А у меня там блат… Медсестра у меня там… старшая. Она расскажет потом все. В подробностях. А вам я официально запрещаю покидать территорию усадьбы. Услышали меня, детишечки?
Они молча кивнули. Какое-то время они наблюдали, как ползет по дорожке едва различимая в пелене дождя «Скорая», потом еще какое-то время смотрели, как Самохин машет руками и раздает распоряжения людям, столпившимся под тентом, а потом Фрост сказал:
– Пойдем, Мира.
Она больше не сопротивлялась, словно бы эта чертова ночь высосала из нее все силы, позволила взять себя за руку, как маленькую, и так же, как маленькую, поволочь за собой на буксире.
– К кому идем? – спросил Фрост, когда они уже очутились на крыльце перед входной дверью. – Ко мне или к тебе?
Постановка вопроса была категоричной. Она оставляла Мирославе весьма условный выбор: она могла выбрать комнату, но не уединение.
– К тебе. – Мирослава глянула на него снизу вверх, а потом добавила: – Но сначала ко мне. Нужно забрать дневник Берга.
Дневник она хранила в самом ненадежном месте – под матрасом. Но каким-то чудом тот все еще был на месте.
– У тебя есть ванна? – спросила Мирослава, прижимая дневник к сердцу. – К своей я больше никогда не подойду.
– У меня есть. – Фрост погладил ее по голове, как до этого гладил Самохин. – А твою сдадим в металлолом. Договорились?
Ноябрь выдался сразу снежный, как будто в противовес непривычно жаркому сентябрю. Тем уютнее было сидеть перед разожженным камином в кофейне Эммы Львовны. Сама Эмма Львовна деликатно держалась на расстоянии, понимала, что все, что ей следовало знать, они с Артёмом ей уже рассказали. И ей, и директору Чернокаменского архива Ивану. А вот эта конкретная встреча должна была быть приватной, чтобы без посторонних, чтобы без лишних ушей. Потому Эмма Львовна сразу сделала все возможное, чтобы гостям было хорошо и комфортно: выставила на стол огромное блюдо со своими фирменными пирожками и внушительного вида кофейник. А потом, немного подумав, поставила перед Мирославой чашку глинтвейна, а перед Самохиным и Артёмом непочатую бутылку виски. Судя по восторженному взгляду Самохина, виски был весьма и весьма.
– От нашего стола вашему! – сказала Эмма Львовна и подмигнула. – Если что, зовите! У меня, знаете ли, еще дел невпроворот.
Не было у Эммы Львовны никаких дел, кофейня стояла пустая. Мало того, кофейня была закрыта. Мирослава подозревала, что именно из-за них, из-за вот этого предстоящего разговора. Чудесной женщиной оказалась Эмма Львовна, чудесной и чуткой.
– Ну что? – спросила Мирослава у Самохина, как только они остались одни.
Самохин глянул на нее с легким неодобрением, взял с блюда пирожок, придвинул к себе чашку с кофе и только потом заговорил:
– Ну все, – сказал, откусывая от пирожка. – Сложилась картинка. И у меня сложилась, и у следствия.