Они ему не мешали, не заступали дорогу, не пытались остановить. Темные силуэты, больше похожие на черное пламя свечи, чем на человеческие фигуры, были ему немым укором и наказанием. А крик в ушах делался все сильнее и сильнее.
Все стихло в тот самый момент, когда Август ворвался в башню. Он ворвался, и наступила тишина, враз показавшаяся ему невыносимой. Август прижался спиной к двери, дыша часто и сбивчиво, жадно хватая ртом пахнущий полынью, ладаном и кровью воздух. Нет, был еще один запах… Тошнотворно сладкий и одновременно дымно-горький. От него щипало глаза, а к горлу подкатывал колючий ком. Он пронизывал все нутро башни, делал воздух густым и плотным, ядовитым, непригодным для дыхания.
Август дернул головой, ударился затылком об оббитую железом дверь, обеими руками потер глаза. Ему важно дышать и важно видеть. Его самый последний, самый главный враг притаился где-то поблизости.
…Враг не таился.
Еще до того, как Август обрел способность видеть, он услышал плеск. Тихий, умиротворяющий плеск воды. А уже после – голос.
– Ты не успокоился, старик… Надо было убить тебя еще днем.
Стариком его обычно называла албасты, но в огромной ванне возлежала не албасты, а Агния… Полностью обнаженная, она была чудовищно прекрасна. Август знал, что красота может быть чудовищна по своей сути. Некоторые из его творений были такими же прекрасными монстрами – не живыми, но и не мертвыми.
Женщина, нежащаяся в ванне, была одной из таких монстров: не живой и не мертвой, чудовищной. На ее бледной коже играли блики от зажженных на постаменте свечей. Они дарили ей румянец и подсвечивали иллюзией жизни мертвенный взгляд. Ее черные волосы разметались по точеным плечам, исчезая в темной, с маслянистым блеском воде. Или это была не вода?.. На ее поверхности плавали серые хлопья, они кружились, как чаинки в чае, сталкивались между собой, задевали лоснящиеся борта ванны.
Август знал, что это. Знание родилось в его душе само по себе. Рождение это причинило боль, сдавило горло. Нет, не сдавило! В его горло залили расплавленный воск, и сейчас он застывал там, расширялся, не давал возможности дышать. Август сложился пополам, уперся ладонями в колени. Его вырвало. На языке осталась маслянистая горечь пепла и воска, но дышать стало легче. Август вытер рот рукавом, оттолкнулся от двери, сделал решительный шаг к постаменту.
– Ты чудовище, – сказал хриплым, потрескавшимся от натуги голосом. – Ты тварь!
– Такая же, как и ты, старик. Не хуже и не лучше. – Агния игриво плеснула в него водой. Вода тоже пахла пеплом и воском. С кожи она испарялась с шипением, словно бы тело Августа было раскалено докрасна. – Разница между нами не так уж и велика. Ты упиваешься собственными страданиями, а я чужими. Чужие вкуснее, старик. Можешь мне поверить.
– Это… – Август провел ладонью по своей щеке. На пальцах остался серый маслянистый след… – Это?..
– Это пепел, который остается, когда Светоч сгорает. Пепел и воск. Ты все правильно понял, старик.
– Светоч… – Его язык заплетался, будто он был смертельно пьян. – Ребенок! Гадина, ты сжигаешь детей!
В глазах потемнело, и Август испугался, что больше не сможет видеть. Как же ему слепому добраться до этой ведьмы?! Как же сдавить ее белоснежную шею и душить, душить, душить?!
– Они сами этого хотят. Каждый из них жаждет стать моим Светочем. – Темноту нарушил смех. Он отразился от стен башни и усилился многократно. – Но я выбираю лишь лучших из лучших. Самых умных, самых красивых, самых талантливых. Я не питаюсь их плотью, старик. Я не гиена и не стервятник. Не надо думать обо мне, как о бездумном животном. Я забираю их искру. Ты видел, как ярко они горят?! Видел, старик?!
Август открыл глаза.
– Видел, – сказал едва различимо, но она все равно услышала.
– Потому что они особенные. Потому что они родились только затем, чтобы служить такой, как я.
– Сколько вас таких? – Ему было важно знать. Когда он убьет Агнию, он отправится на поиски остальных. Если переживет эту ночь.