Все, понятно, хотят следом за ним пойти; но он обертывается и знаками показывает, что ему это не желательно. Остались; подошли к окну, и видят, как он прошел по базарной площади и направляется за город; идет согбенный, пришибленный, как человек, у которого большое горе на душе.
Печаль овладела всеми.
Одни снова сели за стол, другие принялись ходить взад и вперед по комнате, а некоторые совсем разошлись по домам. Те же, которые остались, хотели затянуть песню, «Элиогу», но как-то не поется; послали за вином, — не пьется, не лезет!
— Что? почему? что недостает такому еврею?
— Куском хлеба, — вставил какой-то грубый голос, — он слава Богу обеспечен!
Взглянули на него, конечно, так, что кровь отхлынула от головы, но вопрос все-таки остается вопросом.
— Когда еврей дошел до такой ступени, — раздаются голоса, — он должен быть преисполнен радости!
Тут же был некто Иошуа, учитель из Парчева, очень набожный еврей, еще из последователей Баал-Шема, добрый, просто без желчи, как говорят, человек, и вот, этот Иошуа разозлился;
— Грусть, — заикаясь, заговорил Иошуа, — он, бедный, был заикой, — что значит г-г-грусть, — когда еврей дошел до такой ступени и может евреям добро делать, переменить, как говорят, — высшее решение… А? Что?
— Ну, да! — соглашаются все. — Разве мало помощи оказал он?
И начинают сказывать про чудеса. Оказывается, что в течение короткого времени ему удалось уже многого добиться… Чудес этих я вам рассказывать не стану, все это ничто, в сравнение с тем, что потом было… Но чудо с козой я должен вам рассказать, — ибо оно лучше всего доказывает его смирение, доброту его сердца.
Жила в местечке старая еврейка, из простых, вдова чуть ли не портного. У этой вдовы была коза, единственное ее достояние. Вся коза и понюшки табака не стоила, но старая женщина кормилась этой козой. У старушки этой руки стали дрожать от старости, не про вас будь сказано, и она не могла ее доить; проливала и то небольшое количество молока, которое давала коза. Она возьми и поплетись к ребе Нахману: так и так, коза у нее невоспитанная, никакого почтения не имеет к старой еврейке, и не дает себя доить спокойно… Он ее выслушал, улыбаясь, и сказал:
— Ступай домой, милая женщина, все будет по-хорошему,
И у нее было по-хорошему… А именно? Руки у нее не перестали дрожать, — глубокая, ветхая старушка, лет за восемьдесят, а то, может, и больше, — но коза стала совершенно другой, сама в свое время стала приходить к старушке, становилась с приподнятой ногой и так оставалась, пока не отдаст до последней капли молока.
После чуда с козой, кто-то хочет рассказать другую историю; он начинает, но вдруг из противоположного окна раздается голос:
— Еще раз с доброй неделей вас, евреи!
Это голос ребе.
Все бросаются к окошку. И что же? Ребе Нахман стоит, облокотившись на подоконник, охватив голову руками; глаза блестят странным блеском, но радости в них все нет как нет.
— Я кое-что расскажу вам, — начал он, — чтобы вас не поражало…
Хотели ему стул подать, он не позволяет: он хочет стоять; выбежал народ и окружил его. Он стоит у окна, а там, наверху, над ним, поднимается луна, венец над его головой… И стоя так, он рассказал про козла, о сути «откровения».
ebooksa