Мрачные сказки

– А я вас помню, – кивает женщина. – Вы проезжали здесь пару лет назад, искали какую-то женщину. – Кассирша убирает руку с пачки сигарет. – Нашли?

– Да, – поспешно отвечаю я. – Пожалуйста, вызовите скорую! Она ранена.

Желтые белки кассирши мгновенно устремляются на мои руки; запятнавшая их кровь Каллы каплет на пол, застланный линолеумом. Кассирша на миг замирает, даже не моргает. А потом поворачивается и суетливо тянет руки к телефонному аппарату.

Мне безразлично, что она наговорит полицейским. Выскочив на улицу, я подбегаю к пикапу и зажимаю руками огнестрельную рану в животе Каллы; рядом с ней на переднем сиденье-диване притихла Колетт с малышкой на руках. Мы не перекинулись ни словом, и никто из нас не знает, что произойдет дальше.

Дождь ослабевает, небо после грозы становится бледным, почти бесцветным. Полиция прибывает под вой сирены и вихрящиеся отблески мигалок. Каллу переносят в санитарный автомобиль и увозят. Колетт с ребенком тоже забирают. Минуты теперь летят молниеносно. Гул голосов прорезают вопросы – о пуле в теле Каллы; о том, где мы были и как нас зовут.

– Вы только что выехали из леса? – спрашивает молодой офицер с одутловатым лицом. Такое впечатление, будто он сомневается, что это не розыгрыш. – Спустя столько времени?

Я рассказываю ему нашу историю. Но не все. Потому что внутри щемит странная боль – потребность защитить место, бывшее нашим домом. Сохранить его в тайне, даже сейчас.

– Там остались еще люди? – требуют конкретики полицейские.

Мне делается муторно. Другие люди… Может быть, они хотят, чтобы их всех нашли. А может быть, желают остаться ненайденными, изолированными в лесу, ставшем их домом. Могу ли я решать за них?

Солнце уже клонится к западу, когда полицейские наконец-то решают, что мне нечего им больше сказать, и отвозят меня в отель в часе езды от заправки. В отеле есть открытый бассейн, континентальный завтрак и включенный на полную громкость телевизор в холле. В ушах и звенит, и стучит. У меня одно желание – поехать в больницу, навестить Каллу. Но полицейские охлаждают мой пыл: я смогу увидеть жену или Колетт только утром.

– Почему бы вам не отдохнуть? – говорит один из них.

Почему бы и нет… Можно ничего не предпринимать. Можно тупо сидеть в убогом затхлом номере без солнечного света, свежего воздуха и достаточного пространства для передвижения… А у меня сердце разрывается и душа ноет, пока я пытаюсь осмыслить все произошедшее.

Я прикасаюсь к телевизионному пульту, к гладильной доске в узеньком стенном шкафу, к куску мыла рядом с раковиной. И каждый раз перед глазами возникают образы людей, проживавших в этом номере до меня, горничных и плачущих детей, любовников на одну ночь. Мой дар возвращается ко мне в виде вспышек, мелькающих в ритме стаккато картин, видеть которые мне совершенно не хочется.

Мой дар так долго «спал», что всплывающие в памяти воспоминания – которые и не мои вовсе, а чужие – мое сознание воспринимает как нежелательное и пугающее вторжение. Мы только что сбежали из Пасторали, и мой разум пока не полностью восстановился. Он еще замутнен, еще не избавился от диссоциативного расстройства – взаимодействия между памятью, идентичностью, восприятием и эмоциями до конца не отлажены. Я все еще не уверен, кем являюсь в действительности.

Сон нейдет. Я лежу один, в кровати, пахнущей тем, чему название я позабыл: каким-то ненатуральным отбеливающим веществом. Вперив взгляд в низкий потолок, я думаю о Калле. О чужих людях, обступивших ее, об иглах, исколовших ее тело, и волнительно пощелкивающих приборах. А утром в холле меня не поджидает ни один полицейский. Хотя они пообещали, что первым делом заедут за мной и отвезут в больницу. Стоя за креслами, обитыми материей с шахматным узором, я разглядываю бассейн. Еще довольно рано, и из всех шезлонгов возле него занят лишь один: какая-то женщина читает книгу под сенью большого зонтика, и трепещущий синий прямоугольник перед ней подмигивает ясному небу.

В холле, в нескольких футах от меня, все так же работает телевизор. В ушах звенит навязчивая реклама – сначала чистящего средства для ванной, потом гигиенических прокладок для женщин, а затем хранилища с бесплатным пользованием в первый месяц. Чистота и правильная организация пространства. Чистота и избавление от ненужных вещей. Эти лозунги, как назойливые насекомые, раздражают барабанные перепонки. И я в попытке защититься от них уже шагаю к раздвижным дверям холла, когда из телевизора слышится имя: Колетт.

Тормознув, я поворачиваюсь и вытягиваю шею. Вслушиваюсь в слова, что произносит голос, разносящийся из динамиков. Ну почему нельзя убавить чертову громкость? Так же можно оглохнуть! Это вещает местная новостная станция. С экрана телевизора на меня смотрят седовласый диктор и ведущая с неестественно голубыми глазами:

«…Вчера в больницу была доставлена женщина с ребенком, убежавшая из отдаленного лесного поселения примерно в часе езды к югу отсюда. Но установить ее личность удалось лишь сегодня утром. Полиция и власти убедились, что это действительно Эллен Баллистер, молодая актриса, исчезнувшая из своего дома в Малибу одиннадцать лет назад. До сих пор ее считали погибшей».

Пол едва не уплывает из-под моих ног. В этот момент в холл заходит мужчина. Поравнявшись со мной, он смотрит на экран, потом качает головой и скашивает взгляд на меня:

– Охрененная история, правда? По словам ее мужа, она оставила записку перед исчезновением. Написала, что едет на побережье, хочет провести выходные одна. Но домой так и не вернулась. Каким-то образом ее занесло в этот лес. Возможно, амнезия, предполагают врачи. Она не может вспомнить, что с ней случилось. – Незнакомец снова качает головой, но по его глазам я понимаю: он потрясен и заинтригован этой историей. – Она даже родила ребенка в лесу, от другого мужика. Вот оно как в жизни бывает. Такой сюжетец ни один писака не выдумает. Невероятно!