Голоса все ближе, звучат команды, немцы перекликаются. Максим повернул голову и осторожно выглянул из своего укрытия. Так и есть, цепь немцев приближалась. Идут в два ряда, растянулись метров на пятьдесят. Край цепи пройдет слева от укрытия Шелестова, он решил, что примерно три человека пройдут слева. Два ряда – это пять или шесть человек. Остальная часть пройдет правее. Можно попробовать. Небольшой овраг поможет. Поправив на шее ремень автомата, Максим снова взял в каждую руку по гранате. Досчитал до пяти, дождавшись, когда слева немцы дойдут до его укрытия. Пора!
Одна граната полетела вправо, вторая влево. Два взрыва прозвучали почти одновременно, раздались крики раненых, взлетела земля, между деревьями пополз дым. И тут же Шелестов выскочил из укрытия и, прикрываясь от основных сил врага все тем же стволом дерева, короткими очередями добил двоих немцев, избежавших поражения осколками гранаты. Здесь чисто, он вытащил еще две гранаты. Пули били по веткам и стволам с такой частотой, что, казалось, невозможно проскочить и воробью. Но Шелестов знал, что это все иллюзия, обычные страхи любого человека. Шальные неприцельные пули редко попадают в человека, который проявляет элементарную осторожность.
Он размахнулся и, высунувшись на миг из-за дерева, бросил гранату. Бросок получился хорошим, метров на тридцать пять. Судя по крикам, немцы поняли, что летит граната. Несколько солдат вскочили, чтобы отбежать в сторону, остальные вжались в землю. И эта заминка позволила Шелестову бросить вторую гранату. Но теперь он старался бросить ее так, чтобы она упала в передних рядах гитлеровцев. Земля, взрыв, страх фашистов – все это даст ему возможность попытаться скрыться. Взрыв! Второй! Пули «шмайсеров» продолжают сбивать ветки деревьев, но Шелестов высунул ствол автомата и разрядил очередную обойму в сторону, где залегли автоматчики, потом он бросился вперед и кувырком преодолел метров пять, потом еще кувырок, перекат – и майор оказался в спасительном овраге. «Не зацепили, – с удовольствием подумал Максим. – Раненому мне бы удрать было сложно».
Пули били по бровке оврага, на голову Шелестову летели сухие листья, мелкие камни и комья земли. Он пробежал по дну оврага до его нижней части. Еще один бросок вон до тех кустов – и его будет не видно. Автоматная очередь прозвучала совсем близко, и пули ударились рядом с головой Максима в склон оврага. Он отпрянул в другую сторону и не глядя дал очередь, чье-то тело с шумом покатилось по склону оврага вниз. «Нельзя к кустам, подстрелят», – понял Шелестов. И он побежал, прижимаясь к другой стороне оврага, надеясь, что этот маневр даст ему выигрыш хотя бы в несколько секунд, пока он находится в мертвой зоне.
Сверху кто-то по-немецки закричал. Шелестов побежал быстрее и не целясь дал очередь вверх. «Еще метров десять», – думал он, на ходу выдергивая из автомата пустой магазин и вставляя в него новый. Последний. Еще несколько шагов вниз по дну оврага. Здесь его крылья расходятся в стороны, склоны становятся совсем пологими. «Здесь уже совсем опасно», – понимал Шелестов, бросаясь из стороны в сторону. Интуиция его не подвела: несколько коротких очередей прошли мимо, взрывая землю. Он быстро обернулся и дал две очереди вверх по кромке оврага. Один немец упал, второй отпрянул назад. Шелестов зарычал как зверь и бросился бежать к спасительным деревьям.
И тут земля ушла у него из-под ног. Неожиданно Максим оглох и почти ослеп. Кашель душил его, он ударился лицом о землю, в рот полезла сухая трава и прошлогодние листья. Но в голове билась лишь одна мысль: фашисты близко, фашисты близко; подняться, сражаться, стрелять! Шелестов попытался повернуться на бок, подняться, но ноги и руки не слушались. Он сжал пальцами рукоятку автомата, пытаясь нажать на спусковой крючок. Но земля снова ударила его в лицо.
Тряска была неимоверной, ему было неудобно лежать, что-то давило под ребра, шея затекла, а голова все время билась лбом обо что-то жесткое. Шелестов пытался нащупать руками оружие, но они хватали только воздух. Тошнило, приступы дурноты опрокидывали его в тошнотворное марево, почти в бессознательное состояние, но он снова из него выныривал, не понимая, что происходит.
Потом на лицо ему полилась холодная вода, и это было приятно.
– Его надо напоить, – произнес чей-то голос. – К утру немного отпустит, это временно у него.
Глава 4
Шелестов сидел, укрывшись по самое горло шерстяным одеялом, и пил горячий чай из жестяной кружки. Старый партизан, воевавший еще в Гражданскую, подбадривал его, убеждая, что горечь – самое полезное в травяных отварах. Буторин расхаживал по землянке, в которой их поселили, то и дело подходя к двери и прислушиваясь. Но за дверью только лениво переговаривались двое часовых. Бездействие, утекающее безвозвратно время просто изводили.
– Старик, – снова не выдержал Буторин, – сходи к командиру! Да сколько же можно ждать? Так же война кончится, пока мы твоего командира с его решением дождемся!
– Да будь только в этом причина, я бы до скончания века согласился не вылезать из этой норы, – засмеялся дед. – Мне-то уж все равно, а людям свет в окошке – война закончилась. Разве нет?
– Как у тебя все просто, – проворчал Буторин. – Если бы так все мировые проблемы решались!
Наконец снаружи послышались властные мужские голоса, заскрипела тяжелая дверь из неструганых досок, и в землянку вошли двое мужчин. Один в кожаной танкистской куртке, второй в зимнем пальто с прожженным воротником. Последним вошел Пашка, вытиравший рот. Видать, паренька вытащили прямо из-за стола. Старик, отпаивавший Шелестова отварами, с готовностью вышел, оставляя гостей с командирами. Мужчина в кожанке уселся на лавку, расставил ноги и уперся кулаками в колени. Второй остался стоять, подпирая плечом стену землянки.
– Ну вот что, товарищи дорогие, – заговорил мужчина в кожанке. – Давайте знакомиться. Меня зовут Фрол Матвеевич Кузнецов. Я командир партизанского отряда. А это мой комиссар Ищенко. Вы кто будете?
– Перестаньте, Кузнецов, – отставляя кружку в сторону и сбрасывая с плеч одеяло, заявил Шелестов. – Пашка вам все рассказал. Я думаю, что вы его и без нас прекрасно знаете и доверяете ему. Вы знаете, кто мы такие. Так что давайте без спектакля.
– А это не спектакль, – спокойно возразил Кузнецов, переглянувшись со своим комиссаром. – Вы просто не представляете, сколько раз к нам в отряды немцы пытались засадить свою агентуру! И какие потери несли и несут партизаны в наших краях. Не спектакль это, а естественная настороженность. Пашку я знаю, прекрасно знаю. Но что вам мешало втереться в его доверие, запудрить мозги и уговорить привести к нам?
– Предосторожность – вещь хорошая, – согласился Буторин. – Но до тех пор, пока она не превращается в паранойю и не мешает борьбе с фашистами. Потери? Да Красная армия каждый день несет потери, освобождая родную землю от ненавистных фашистов. И мы к вам не из санатория приехали, рассказывать, какая там вкусная манная каша по утрам. Наша цель не втереться к вам в доверие и не поселиться в отряде, время от времени передавая сведения врагу. Мы пришли за помощью и уйдем, когда выполним свое задание. Поможете – хорошо, не поможете… Ну, партийная совесть вам судья.
– Ишь ты, ишь ты, – рассмеялся комиссар. – Про партийную совесть заговорил. А у нас весь народ сейчас партийный и совесть имеет. Даже те, у кого и партбилета в кармане нет. Время такое. Все поднялись на борьбу.