Вызовы Тишайшего

– Понятно, канцлер.

– И ежу понятно, что твой государь же, посол, меня назовет первым изменником… Скажет: изменил ты королю, изменишь и мне… Скорее горло свое дам под саблю, а так не сделаю. Княжество Литовское все хотело перейти к царскому величеству, но ваш жестокий воевода Урусов нас задрал и дома наши разорил и опустошил. И теперь все княжество Литовское хочет мира с вашим государем, а Польша хочет больше нас Литве мира с шведским королем».

Из Люблина Лихарев поехал во Львов. Здесь знатный шляхтич Потоцкий дал такой же ответ послу для царя Тишайшего:

– Неслыханное дело, чтоб королю покинуть государство свое или нам от него отступить: он тут родился, он истинный природный государь наш, всем нам, его подданным… Всякое бывает в жизни: король на время под давлением сложных обстоятельств отъезжал, да от и опять приехал. Так и передай, своему царю, король на месте своем, на троне…

– Так и передам, что король на троне, пусть и шатающемся…

– Пошатнувшимся, – уточнил Потоцкий, – это трон под гетманом Хмельницким зашатался после гибели его сподвижников и претендентов на гетманский трон, сына Тимоша и первого из первых атаманов, казацкого полковника Ивана Золотаренко…

В то же время, как Лихарев вел эти переговоры с гетманами, в апреле 1656 года приехал в Москву польский посланник Петр Галинский. Государь указал посольскому думному дьяку Алмазу Иванову ехать к Галинскому и расспросить, с чем он приехал?

– Проясни, зачем приехал, наказал Тишайший, – да разнюхай что-нибудь про шведов и о сношениях из короля с гетманом Богданом. Только осторожно выясняй, чтобы комар носа не подточил…

– Выясню и доложу, – сказал исполнительный дьяк.

И вот что выяснил Иванов. Посланник объявил, что он привез статьи, на которых вполне можно установить добрый мир между королем Яном Казимиром и царем Тишайшим, если царь согласится на пограничный съезд уполномоченных для окончательного постановленья о перемирии. Да он же, посланник, должен объявить о замыслах шведского короля против Московского государства: Карл Густав не только обещал гетману Радзивиллу с магнатами возвратить литовские земли, занятые царскими войсками, но и хотел идти со своим сильным войском прямо под Москву.

Дьяк доложил царю, что насчет сношений гетмана Хмельницкого со шведским королем ничего не удалось выяснить. Но есть договоры и обязательства за рукою и печатями короля Карла и графа Магнуса Делагарди у короля Яна Казимира и у полковников есть, и с этих подлинных листов присланы с ним, Галинским, списки.

Без представления царю по поручению Тишайшего посланника Галинского позвали в ответ к окольничему Богдану Хитрову и тому же дьяку Алмазу Иванову, несмотря на то посланник со слезами просил позволения сперва поднести королевскую грамоту самому царю. Галинский объявил следующие статьи: 1) король желает мира; 2) чтоб царь уступил королю Яну Казимиру все завоеванное Москвой у Польши, включая, разумеется, Смоленс. На замечание окольничего, что это дело несбыточное, Галинский твердо сказал:

– Если мало попросить, так незачем и уговору быть, а как много попросить, так есть из чего убавить, а все это в воле царя.

Хитров и Иванов доложили царю, что надменный посланник Галинский больше всего старался произвести раздражение царя и его подданных против шведов. «Королю и народу, – говорил он, – не так досадно на царя, хотя у них государство опустошено, как досадно на шведов, которые, видя их упадок и разоренье, не выждав семи лет перемирия, напали на них невинно и, сговорившись с еретиками австрийцами и венграми, разоренье сделали большое. Посему мириться со шведами король Ян Казимир и сенаторы сейма без воли царя не будут, в том я дам письмо царю за своею рукою».

Но чем сильнее было раздражение царя против шведов, тем охотнее склоняли слух к предложениям мира с Польшей, истерзанною, бессильною, уступчивою и неопасною. Опасно было для Австрии и Венгрии падение союзной католической Польши и усиление на ее развалинах враждебной, протестантской Швеции, и вот король Фердинанд III поспешил явиться посредником между царем Алексеем и королем Яном Казимиром, чтоб освободить Польшу от московской войны и, если можно, обратить царское оружие против Швеции.

Вспомнил царь рассуждения посла Австрии Аллегретти: «Издавна у шведов такой лукавый умысел, что они нападают на того, кто бессилен. У цесарского величества Фердинанда была война с Шведским королевством и с иными государствами тридцать три года, с обеих сторон людям учинилась погибель великая, государствам запустение и убытки; но сколько война ни велась, теперь успокоена миром, и стало это богу любо и людям годно. За правду стоять надобно, это не грех пред богом, но кто чужого захочет, то, думаем мы, это не будет прочно вперед».

Вспомнил царь, как хитроумно заводил речь о необходимости всем христианским государям соединиться против неверных турок: «Мне случилось быть в Царе-граде у турецкого султана в послах от короля испанского, и видел я там, как татары продают русских и поляков в работу. Прослезился я, видя, что такое мучение чинили христианам. Мы надивиться не можем, как такие великие государи до сих пор терпят басурманам? Мало того, что продают христиан в работы, на каторги: псы, ведомые враги божии, жиды покупают младенцев и в жидовство приводят! Как можно христианам терпеть такие злые беды и досады? Дай, боже, нам слышать и видеть, чтоб совокупились христианские государи, басурман покорили и власть их разорили».

Но царь Тишайший твердо знал: нечего вестись на такие посулы и призывные речи – объединяться христианским государя идти громить басурманскую власть турецкого султана. Надо сначала свою царскую власть укрепить в битвах со шведами, выйти к морю, отвоевать, что было некогда завоевано еще царем Грозным, надо взять Ригу.

Поздней весной король Карл X Густав предложил царю Тишайшему поделить с ним Речь Посполитую. Задумался Тишайший: «А как же благословение Никона? Забыть про него, как будто и не было его вовсе, благословения на «шведский вызов». Задним умом осторожный и по своему мудрый царь догадывался, что в ситуации конфронтации трех сторон – двух королей и царя – то было практически идеальное предложение для России, даже если бы большая часть бывших польских и литовских земель досталась бы более сильным на тот момент шведам. В любом случае России требовалось бы до 30–40 лет, чтобы освоить под себя и свои интересы даже такие небольшие Польши. Увы, царь был повязан благословением амбициозного патриарха Никона, больше думающего о выполнении церковных реформ, приближающих его к вожделенному сану Вселенского Православного патриарха, нежели о победе царя над шведами и взятии Риги с выходом к Балтийскому морю. И здесь важно выделить знаковый момент проведения поместного Московского Собора, начавшегося 23 апреля и закончившегося 2 июня 1656 года, и выходом войска царского на шведов 17 мая.

Собор собранный по почину Никона осудил всех верующих, придерживающихся двуперстия, а 18 мая была устами Никона изречена церковная анафема на протопопа Иоанна Неронова, ярого ненавистника патриарха, и всех последователей Неронова. А за день до объявления анафемы, но сторонников трехперстия Неронова, 17 мая 1656 года под звон московских колоколов Алексей Михайлович Тишайший объявил войну шведскому королю Карлу X Густаву. Хорошо вооруженный корпус под началом Петра Потемкина отправился завоевывать берега Финского залива. На помощь Потемкину был отправлен большой отряд донских казаков. Провожая казаков, патриарх Никона благословил их, ни много, ни мало, «как идти русским морем к столице Швеции Стокгольму и захватить его на горе королю и на радость царю Московскому.