Наконец, Выговский не случайно раболепно склонял спину перед царскими посланцами, заверяя их в своей безграничной преданности и послушании Москве царя Тишайшего. Царь неоднократно спрашивал своего доверенного советника, князя Алексея Трубецкого, обеспечившего вместе с боярином Бутурлина успех Переяславской рады:
– Насколько можно доверять Выговскому? Не может ли тот нарушить завещание гетмана Богдана и сместить сына Юрия с престола Гетманщины?
– Всё может быть, государь, но до поры до времени я и наши московские люди твердо считали, что войсковой писарь больше чем свой – он весь свой.
– Но за Выговским должен быть особый пригляд, боярин, как бы он не переметнулся на сторону шведов или поляков, тем паче…А нам надо держаться линии утверждения усиления и влияния юного Юрия Хмельницкого на гетманском престоле…
– Надо иметь в виду, государь, что писарь Выговский стал «номинальным» или «формальным» гетманом, не заручившись поддержкой большинства казачества, как ставленник части старшины…
– И что следует из этого? – С легким оттенком раздражения спросил Тишайший. – Чем это грозит нам в ближайшей обозримой перспективе?.. Да и дальнюю перспективу необходимо не забывать – и чем это грозит Москве?
– У Выговского, несмотря на все его интриги и происки, появилась оппозиция. Казацкие полки, тесно связанные с Запорожьем, выдвинули против Выговского полтавского полковника Мартына Пушкаря…
– Это тот полковник, который своими многочисленными известиями об изменах Выговского Москве и шаткости казачества парализовал деятельность посольского приказа?..
– Да, государь, Пушкарь принялся забрасывать Москву известиями об изменнических замыслах гетмана…
– И как нам надо реагировать на сигналы с мест?
– Да, пока никак, государь, будем наблюдать на месте и за Выговским, и за Пушкарем, и другими казацкими атаманами, чтобы предотвратить измену… – Быстро проговорил князь Трубецкой, заранее зная, что в Москве хотят видеть верного и надежного гетмана. Доносы Пушкаря были напрасны. Царь и его окружение сделали выбор. Выбранный Выговский ловко оправдывался и чернил поднявшего «мятеж Пушкаря».
– Учти, князь, тебе первым придется драться с казаками в случае чего, если их замятни, смуты и бунты-мятежи будут грозить Москве непоправимыми бедствиями…
– Знамо дело, государь, будем биться устанавливать царский порядок у казаков в их землях…
– Хорошо бы, без битв обошлось, – задумчиво сказал Тишайший.
Однако, столкнувшись с шатанием гетмана Выговского казацкой старшины, Москва все чаще задумывалась о необходимости упрочения царской власти Тишайшего в Малой Руси, для чего считала нужным ввести усиленные, хорошо вооруженные гарнизоны в крупные украинские города. Это не было оговорено в переяславских статьях, потому московское думское правительство медлило, старательно прощупывало настроения казаков, их старшины, городского населения. Гетман Выговский умело воспользовался неопределенной туманной, выгодной для него ситуацией. Сам писал в Москву о полезности присутствия царских войск в украинских городах, столь нужных для обуздания своевольных казацких бунтовщиков-мятежников, и одновременно же пугал казацкое войско потерей всех вольностей, обращением «из вольных казаков в царских холопов». Особенно весомой стала его самостийная риторика и аргументация «в пользу казацкой воли» после появления первых царских воевод в семи украинских городах.
К тому же не по сердцу пришлись казацкой старшине и настойчивые расспросы царских посланников о войсковых расходах, ведь Тишайший царь дал знать всем воеводам о серьезном финансовом кризисе государства из-за русско-польской и русско-шведской войны. Москва не покушалась на собираемые «законные» налоги, но требовала, чтобы деньги исправно шли на выплату жалованья рядовому казачеству, поддерживавшего царя Тишайшего, с верой в его справедливость и непогрешимость. Казацкая же старшина усматривала в этом посягательство Тишайшего на свои «законные» права и старинные привилегии.
Защищая Малую Русь, которую все скоро будут называть Малороссией, Москва вовсе не желала нести на себе всю тяжесть управления и борьбы с теми же поляками и другими недругами казачества, рядящихся в тогу друзей (тех же крымских татар и шведов), и требовала от казаков соучастия, жертв материальных и физических. Ей не нравилось и то, что гетман пытается говорить от лица всех украинских подданных, вовсе не желавших этого и даже страдавших от произвола старшины. Но то, что не нравилось Москве и ее Тишайшему царю, вполне устраивало старшину. В итоге многие атаманы-половники из гетманского окружения Выговского стали оглядываться назад и вздыхать о прежней воле, тем более что эти настроения старательно вскармливали королевские доброхоты.
По мере того как росли анти-московские настроения, набирался храбрости и наглости гетман-интриган Выговский, словно позабыв о своем временном положении наставника при юном Юрии Хмельницком – по завещанию «батьки Хмеля». Возвратившись после победы над «жалобщиком в Москву» Пушкарем, Выговский открыто высказал свое резкое недовольство царскому посланнику Скуратову. Узнав о появившихся в семи городах московских воеводах, Выговский в сердцах объявил, что те явились в города «бунты-мятежи заводить». Скуратов, стараясь смягчить назревший конфликт, осторожно возразил:
– Не делом гетман сердится, поскольку сам писал государю, чтобы были царские воеводы по его городам.
Выговский ответил твердо, усмехаясь над малоопытным в политических интригах воеводой Скуратовым:
ebooksa