Тишайший вслушался в тишь обители и расслышал одобрительные сочувственные вздохи – сквозняков ли, духов ли. Утвердившись в своей правоте всесильного русского государя, божьей волей поставленного на царский престол, Тишайший отточил свои своевременные мысли: «Еще одной важной причиной, повлиявшей на мое решение царя, стало присоединение к Москве территории Малой Руси, Украины, ранее находившейся под властью и юрисдикцией королевской Польши. Произошло это около четырех лет назад по решению казацкой Переяславской Рады. Поскольку в Киеве молились по греческим канонам, церковная реформа только помогла бы сближению двух братских народов. Кроме того, установление единых правил церковного богослужения на территории всей страны позволило бы стабилизировать непростую политическую ситуацию, доставшуюся в наследство от Смутного времени. Нельзя было допускать, чтобы каждый священник мог самостоятельно решать: по каким канонам совершать литургию. Это не способствовало единству Русской православной церкви, а значит, представляло угрозу для моей страны…»
Царь, приближаясь к церкви Рождества, где хранилась чудотворная икона святого Саввы, отлично понимал все последствия своего решения. Это было беспрецедентное для русской истории вмешательство светской власти в духовную жизнь народа. Тишайший стремился укрепить влияние Москвы на соседние страны. Тем самым глава Русского государства предопределил дальнейший путь развития страны, которая просто обязана был стать могущественной империей, объединившей многие народы под своей властью.
Уже войдя по своды церкви Рождества, Тишайший неожиданно вспомнил о самом высоком представлении о своей царской власти,
Почему-то он нелицеприятно вспомнил о Никоне, попытавшегося с первенством духовной власти над светской властью стать выше царя, – но ведь это безнадежное дело. У иконы святого Саввы Тишайший подумал перед молитвенным сосредоточением: «В начале церковных реформ я посчитал нужным и необходимым для укрепления государства спрятаться за Никона, чем и ввел многих в заблуждение своей мнимой непричастностью к церковным преобразованиям. Но после оставления Никоном патриаршей кафедры мне придется рассекретиться и поневоле взять на себя на какое-то время патриаршие обязанности, пока не будет выбран новый патриарх…
После истовой молитвы на коленях у иконы святого Саввы Тишайший привстал и обратился к духу чудотворца:
– Поддержи меня, Савва, дай мне знаменный знак Твоего Благословения Свыше на служение православному Отечеству…
Тишайший и не заметил, как слезы лились теплыми легкими ручьями из его глаз, только переспросил:
– Как мне быть, служа и укрепляя родное православное Отечеств после Смоленского вызова… – он хотел добавить: «И после неудачного шведского вызова», но почувствовал теплую ладонь на своем лбу и повторил то, что передалось ему мысленно. – Буду беречь Смоленск, как зеницу ока… Буду творить добро в новых русских землях Малой и Белой Руси… – И ещё: вдруг Тишайший почувствовал знаменный знак на лбу от Саввы, мол, не мучься неудачным «шведским вызовом», постарайся как-то облегчить судьбу раскольников-старообрядцев, ибо скоро те сжигать себя будут жертвенно, протестуя против троеперстия. – …Постараюсь, с божьей волей, быть успешным в новых вызовах Малой и Белой Руси, государства Русского…
Уезжая из своей любимой обители Тишайший, наслаждаясь красотой дороги и окрестных лесов и полей, размышлял, что негативное отношение к Никону, сложившееся у раскольников-старообрядцев во многом было связано с жесткостью его методов при реализации церковной реформы. С теми, кто не принял нововведений, сторонники патриарха не церемонились. Они насильно отбирали у людей церковные книги, иконы и другие святыни, если те чем-то не соответствовали греческому канону православия. Затем эти предметы культа прилюдно сжигались. У людей возникло чувство, что их веру уничтожают по приказу светских властей, а им навязывают другую религию. Раскололась не просто церковная паства, произошло глубинное разделение русского народа. Спасаясь от гонений, учиненных патриархом и руководством страны, старообрядцы бежали на окраины государства. Они стали придерживаться политики изоляционизма, считая всех остальных жертвами заблуждения. «Постараюсь смягчить нравы властителей и народные нравы, чтобы и вверху, и внизу не считали, что Царь Алексей Михайлович Тишайший есть главный виновник церковного Раскола на Руси. – думал царь. – Все, что от меня зависит, постараюсь сгладить и смягчить по возможность… Авось, удастся…»
А, подъезжая ближе к Москве, Тишайший с гордостью за свое, не самое худшее царское правление, отмечал мысленно: «Если при моем батюшке Михаиле Федоровиче Русское государство простиралось только до Охотского моря, то при мне оно уже разрослось до Тихого океана, уже тогда превратив Россию в крупнейшее государство мира». Он с удовлетворением вспомнил, как десять лет тому назад бравый казак Семен Иванович Дежнев со своими товарищами преодолел на морских судах, «кочах», пролив, отделяющий Евразию от Северной Америки. А чуть позже русские землепроходцы Поярков и Хабаров совершили походы на Амур и привели в русское подданство население тех краев. Несмотря на наказ государя, приводить сибирских туземцев в подданство «ласкою и приветом», служилые люди писали и «о накладках», когда те нередко прибегали к насилию – силой отбирали ценную пушнину, обкладывали непомерной данью.
С освоением Дальнего Востока налаживались отношения с Китаем. Тишайший с улыбкой вспомнил, что император династии Цинь относился к русским миссиям с особым тщеславием, свойственным азиатским монархам. Согласно китайским представлениям о мироустройстве, приезд из дальних краев означал распространение благого влияния императора на весь мир и служил доказательством тем большей силы его, чем дальше находилась земля приехавшего. Поэтому при императорском дворе «людям издалека» был уготован радушный прием. Непонимание русскими китайских традиций иногда приводило к дипломатическим казусам: кто чей подданный?
Несмотря на свое прозвище Тишайший, Московский вел отнюдь не «тихую» политику. При нем на Руси еще сильней закрепляется самодержавие, правда, в основном «тихо и мирно». Если в начале его правления в стране процветала сословно-представительская монархия: царь и шагу не мог ступить без согласия Боярской думы, причем в ранние годы им полностью управлял его воспитатель боярин Морозов, то потом кардинально все изменилось в пользу самодержца, опять же «тихо и мирно».
Вот и размышлял Тишайший о себе с тихим удовлетворением без лишней гордыни: «Царь Тишайший, сам себя считая самодержавным и ни от кого независимым, был есть и будет всегда самодостаточным, без всякого влияния и давления то тех, то других. Царь Алексей Михайлович, в отличие от отца, Михаила Федоровича, есть истинный настоящий самодержец и государство свое правит по своей воле».
Именно при Алексее Михайловиче Тишайшем за царем был утвержден термин «самодержец» и за свое новое имя Тишайший был готов проливать кровь. Царь, въезжая в Кремль, а с гордостью вспомнил, что в посланиях послов их европейских дворов, многие короли и цесари отмечали «странность московского государя»: во-первых несоблюдение правильности титулов его равнялось уголовному преступлению – человека могли высечь или даже казнить. Во-вторых, Тишайший положил конец широкому влиянию Боярской Думы, учредив систему приказов, в частности Приказа тайных дел – орган надзора, контролирующего деятельность других структур. В-третьих, Тишайший нарушил и другую традицию русского двора: царь твердо был уверен, что при первом удобном случае, еще при жизни, он объявит престолонаследника – старшего сына Федора.
17. Царские проблемы Москвы в Малой Руси
Внутренние трудности, прежде всего церковные, недостаток финансов на военные нужды, шли рука об руку с трудностями внешними. К 1658 году стали очевидными все промахи, допущенные русской дипломатией, переоценившей слабость Речи Посполитой короля Яна Казимира, прочность царских позиций на Украине и готовность Швеции короля Карла Августа к уступкам. На деле получилось все наоборот, под принуждением внешних обстоятельств, в тисках церковного и финансового Московское государство вынуждено было возобновить военно-политическую борьбу в крайне невыгодных для себя условиях, которые к тому же имели тенденцию к дальнейшему ухудшению.
В начале 1658 года с немалыми для себя потерями Речь Посполитая короля Яна Казимира заключила военный союз с Империей и Бранденбургом против Швеции. Потенциально этот дипломатический успех короля оборачивался против Тишайшего царя с его внутренними кризисными проблемами. Теперь Польша могла ужесточать свою линию в отношениях с Московским государством, которое ощущало неопределенность и шаткость союзников-казаков на Гетманщине после смертей сильного гетмана Богдана Хмельницкого, его преемника Ивана Золотаренко. Благоприятно, в отличие от Москвы, складывалась для Речи Посполитой и военно-политическая обстановка на Украине. Отныне даже возобновление войны, военно-политическое положение страны не было уже столь страшно, как два года назад, когда Польша, при бегстве короля Яна Казимира с трона, казалось бы, была на грани полнейшего краха и погибели.
После смерти гетмана Богдана Хмельницкого, в тайне от Тишайшего царя ведшего переговоры с королем Карлом Густавом, чтобы вместе с ним выступить и против Польши, и против Москвы, для Украины настала эпоха, которую сам народ точно окрестил «Руиной». В Польше был «шведский Потоп», а на Украине «безнадежная Руина», когда казацкие раздоры претендентов на гетманскую булаву, смуты и междоусобицы охватили страну, и без того уставшую от долгой и опасной «казацкой войны» за независимость. Даже вчерашние противники были поражены переменой, происшедшей с казаками, еще совсем недавно способными к общему единодушному порыву. Теперь верх брали и взяли откровенные авантюристы и честолюбцы, жаждущие безграничной власти и обогащения за счет простолюдинов, ловя золотую рыбку богатства и славы в мутной политической воде. Авантюристы и корыстолюбцы-честолюбцы пеклись прежде всего о собственных, эгоистических интересах, толкая многострадальную разоренный Малую Русь, Украину в безнадежные и беспросветные Руины.
Преемником Хмельницкого стал амбициозный атаман Иван Выговский, выдвинувшийся при гетмане Богдане благодаря прирожденной склонности к интригам и стравливанию атаманов-полковников друг с другом. В казаках он оказался случайно: будучи родовым шляхтичем, Выговский боролся с казаками и угодил в плен, где приглянулся Хмельницкому своей ловкостью и преданностью. Он быстро продвинулся и в последние годы занимал при гетмане должность войскового писаря. Гетман Богдан, по-видимому, надеялся, что писарь поможет удержать гетманскую булаву его сыну Юрию. И ошибся. Выговский не страдал от избытка благодарности и считал, что тяжелая булава более подходит ему. Пока грозный и сильный гетман «батька Хмель» был жив, Выговский заискивал и трепетал перед ним, выполняя все его приказы и замечания с полуслова, но едва тот сомкнул очи, как принялся интриговать и стравливать потенциальных претендентов на гетманскую булаву Богдану, тотчас запамятовав о клятве отцу быть верным 16-летнему сыну Юрию. И, в конце концов, к явному неудовольствию Москвы и ее Тишайшего царя Выговский оттеснил Юрию Хмельницкого от гетманства.
Как ни ловок был в интригах и стравливании казацких полковников Выговский, он не имел ни большого воинского авторитета, ни влияния на казаков харизматичного Богдана, «батьки Хмеля». Больше того, в этом бесхребетный интриган Выговский значительно уступал даже многим полковникам: казаки помнили о его близости к польской коронной шляхте и о том, как он, не вынимая сабли, «добыл» лизоблюдством перед гетманом и вопиющими интригами свои прежние высокие должности на Гетманщине. Зато в руках войскового писаря находились все тайные нити: он знал, с кем и как говорить, кого с кем сталкивать и кому что обещать, ничего благоразумно не выполняя. Здесь он превзошел всех своих казацких соперников.
ebooksa