– Но почему, утверждая примат духа над брюхом, вы намерены опираться именно на рыцарство, как будто в других сословиях не отыскать талантливых и бескорыстных управленцев? Вы хотите утверждать примат духа при помощи стали, но что духовного в мече?
– Тут я опираюсь не на теорию, а на опыт. Почему-то настоящая аристократия – всегда именно военная аристократия. Почему-то именно рыцарство выносило в своей среде самые возвышенные представления о чести. А честь – это и верность долгу, и безукоризненная честность, и подчеркнутое достоинство, и ещё некоторые психологические оттенки, воспринимать которые способен только рыцарь. Честь – это совокупность качеств, абсолютно необходимых для управления государством, и ни одна социальная группа, кроме рыцарства, этими качествами не обладает в достаточной мере. Только рыцари имеют такие высокие представления о благородстве души, о жертвенности и самоотречении. Почему именно рыцарство стало воплощением всех этих достоинств? Если честно, то я и сам удивляюсь. Наши оппоненты любят называть рыцарей кровавыми чудовищами. Да, с войны легко вернутся чудовищем. Человек, который прошёл через большую кровь, может легко превратиться в маньяка. Участие в массовом убийстве часто делает человека нравственным инвалидом, калекой. Такие есть среди рыцарей, но ведь мы знаем, что таких не много, а большинство наших рыцарей – благородные люди. А вот наёмники на войне почти все становятся кровавыми чудовищами. Казалось бы, и наёмники, и рыцари делают на поле боя одну и ту же работу, но почему-то с очень разными последствиями для души. С наёмниками после войны правительство вообще не знает, что делать, вырастили зверьё для военных целей, а в мирное время это зверьё становится опасно для всех окружающих. А рыцари после войны оказываются единственными людьми, которым не страшно вручить власть. Ты говоришь, что я собираюсь утверждать примат духа, опираясь на сталь, то есть на грубую силу. Но я не собираюсь вручать власть военным вообще, только рыцарям. Наёмники – это действительно олицетворение грубой силы, на которую я не буду опираться. Рыцари – олицетворение чести. И примат духа я собираюсь утверждать с опорой на рыцарскую честь. Наёмники – торговцы кровью, своей и чужой. Рыцари никогда не торгуют. Ничем. И уж честь точно не продаётся. У кого она есть, тот её не продаст. А людей в рыцарских плащах, но с психологией наёмников, мы из своей среды вычистим. Дай срок. Уже начали.
Ты пойми главное, Перегрин, я не собираюсь строить царство духа на земле. Я, может быть, и мечтатель, но не идиот. Царство духа Господь утвердит на Небесах, а мы, какую бы империю не создали, она всё равно будет нести на себе печать всех земных несовершенств, всех человеческих пороков. Государство – штука вообще очень суровая, порою – неизбежно жестокая, и христианская империя в том числе. Ты говоришь, что я собираюсь опираться на сталь, а это не слишком возвышенно. Но спор у нас идёт не между цветами и бабочками, а между сталью и золотом. Этот выбор можно считать трагическим, но третьего не дано, и я выбираю сталь. Почему-то именно этот металл оказался связан с честью.
– По поводу природы рыцарства, государь, мог бы сказать пару слов, – вставил Марк. – Война воспитывает в человеке аскетизм и военный аскетизм тесно переплетается с монашеским, то есть собственно христианским. Не случайно наши братья во внешнем мире создали Орден Храма, который родился из слияния военного и монашеского аскетизма. Военная, во всяком случае рыцарская, среда порождает пренебрежение комфортом и роскошью, вообще развивает презрение к материальным ценностям. Ведь на поле боя жизнь за золото не купишь. Человек, который постоянно рискует жизнью, гораздо чаще вспоминает о Боге, гораздо искреннее к Нему обращается. Человек, который постоянно видит смерть и сам готовится умереть, чаще других задумывается о том, что будет после смерти. На войне не выжить без взаимовыручки, которая порою доходит до настоящей жертвенности. Если рыцарь видит, как его товарищ пожертвовал собой, спасая ему жизнь, это производит в душе такой переворот, который невозможен ни в какой другой ситуации. Из человека с крепкой духовной основой война выковывает христианина совершенно особого качества. Такой человек не раз заглядывал в мир иной, так что он чаще о нём вспоминает. Он гораздо глубже переживает жертву Христа, потому что знает, что такое принять страдания и умереть за людей. У него другие представления о том, что по-настоящему ценно, а что – пыль на ветру. Он другими глазами смотрит на обычную человеческую суету с её множеством мелочных попечений. Это лишь некоторые замечания по поводу рыцарской психологии, подробнее об этом пришлось бы говорить отдельно.
– И будем говорить ещё не раз, – продолжил император. – А вот другое сословие, которому я не устаю поражаться – бизнесмены, особенно торговцы с их удивительно емким лозунгом: «Не обманешь – не продашь». Честно скажу, я не вполне понимаю, почему торгаши, представители такой мирной и доброжелатетельной профессии, к тому же совершенно необходимой людям, становятся носителями самых низменных качеств, какие только могут быть свойственны человеку. Но это факт. Может быть, торгаши, по роду занятий имея дело исключительно с материальными ценностями, поневоле начинают их переоценивать? Цель их профессии – получить как можно больше золота, и постепенно они начинают считать золото мерилом всех вещей. Они не занимаются ничем, кроме купли-продажи и постепенно приобретают уверенность в том, что всё продаётся и покупается, и люди в том числе. То, чего нельзя купить и продать, для них попросту не существует. Поэтому им даже не объяснить, что такое честь. Выдумка, скажут они. Никакой чести нет, потому что она не имеет хождения на рынке. Торгаш может быть честным, но откровенно говоря, быть честным в их профессии очень невыгодно, а выгода для них – главный смысл жизни. Так что эта профессия не только не сообщает никаких представлений о чести, но даже и обычной бытовой честности отнюдь не стимулирует. Торгашеская среда – источник самых низменных человеческих качеств: лживости, лицемерия, раболепства, продажности, беспринципности, склонности к обману, одержимости материальным. Классический торгаш – прямая противоположность классическому рыцарю. Я не собираюсь бороться с торгашами и не собираюсь уничтожать торговлю. Эти люди и этот род деятельности совершенно необходимы для развития экономики империи. Но я собираюсь как можно более надёжно изолировать торгашей от власти. Если торгаши получат пусть даже не формальную власть, но фактическую возможность влиять на имперскую политику, их низменные ценности станут общими ценностями народа. Торгаши превратятся в законодателей мод, постепенно приучат всех смотреть на жизнь их глазами. Единственной реальностью для людей станет то, что можно купить и продать, страна погрузится в такую пучину бездуховности, какой мы сейчас себе даже представить не можем.
– Полностью поддерживаю концепцию государя, – немного лениво заметил Марк.
– А ты отдаёшь себе отчёт, дорогой, что тебе в реализации этой концепции отведена одна из самых ключевых ролей? – сурово заметил император. – Сейчас правит военное поколение. Наши рыцари выкованы в страшной кузнице войны. Но придёт к власти поколение рыцарей мирного времени. Что они будут из себя представлять? Изнеженных мальчиков, способных лишь бахвалиться подвигами отцов? Как нам без войны выковать рыцарей не хуже тех, которых дала нам война? Орденсбурги должны стать кузницей новой правящей элиты.
– Государь, – Марк улыбнулся, что делал очень редко. – Если бы даже вы провели хоть один день в орденсбурге, вы, вполне возможно, запросились бы на войну. В орденсбургах несладко. Очень несладко.
– Я очень надеюсь на тебя, мучитель маленьких детей, – император улыбнулся в ответ.
***
– Это просто фантастика, государь, – восхищённо сказал Северин, когда император закончил свой рассказ. – А я и не знал, что живу в стране, где реализуется такой грандиозный и возвышенный замысел. Всё так просто и понятно, но вместе с тем – совершенно невероятно и фантастично.
– Рад, что сумел не только кое-что тебе объяснить, но и вдохновить тебя, – улыбнулся император. – Ведь ты – часть этого грандиозного замысла.
– Почему именно я? Что во мне особенного?
– Не только ты. Вы все у меня особенные. И ты тоже.
Глава XIV, в которой Северин подружился с Эрбебертом
Когда Эрлеберт и Северин перешли на второй курс, их группа уменьшилась на треть. Одни не выдержали физических перегрузок и суровости быта, других слишком пугал вид крови и смерти, кому-то не по вкусу пришлось жёсткое иерархическое подчинение, а иные никак не могли освоить рыцарских наук. Северин преодолел все эти испытания, у него разве что науки немного хромали, ведь в детстве он не привык нести никакой интеллектуальной нагрузки, но и в науках он сумел выйти на твёрдый удовлетворительный уровень.
А вот с принцем у него отношения не складывались. Северин всё никак не мог понять Эрлеберта. Принц был первым учеником в их группе, и не потому что он был принцем, а потому что он на самом деле был первым. Его никто не мог превзойти ни в одной из наук, ни в фехтовании, ни в физических упражнениях. Одновременно он показывал такое презрение к материальным благам, как будто вырос в хижине бедняка и представления не имел о простейших удобствах. Ему, казалось, было безразлично, что есть и на чём спать. Он мог неделю питаться чёрствым хлебом и спать на голой земле с таким выражением лица, как будто ничего иного никогда не знал. Он мог спокойно в течение двух суток вообще ничего не есть и не спать. Другим воспитанникам орденсбурга тоже приходилось подвергаться подобным испытаниям во время учебных походов, но было видно, как они страдают, и было ясно, что держатся они на пределе, а принц вёл себя как ни в чём не бывало, оставаясь спокойным и любезным.
Принц всегда был подчёркнуто любезен и дружелюбен. В нём не было ни капли высокомерия, он со всеми был как будто на равных, держал себя совершенно раскованно, умел и любил пошутить, при этом искренне смеялся чужим шуткам. В группе все относились к нему не только уважительно, но и очень тепло. Он ни разу не задел ни чьё самолюбие, всегда готов был каждому протянуть руку и был абсолютно доступен. Любой, кто хотел с ним поговорить, мог быть уверен, что принц уделит ему столько времени, сколько потребуется, и это будет разговор как бы на равных, то есть с подчеркнутым уважением к достоинству собеседника, но постепенно Северин стал замечать, что Эрлеберт никогда и ни с кем не заговаривает первым за крайне редким исключениями, если же заговаривает, то ограничивается несколькими фразами, хотя на предложенную тему принц мог говорить часами, то есть ровно столько, сколько надо было собеседнику. При этом разговор всегда касался только собеседника и никогда принца. Эрлеберта можно было заставить говорить о чём угодно, только не о самом себе. Многие любили поделиться с ним своими переживаниями и проблемами, мыслями и чувствами, принц прекрасно умел слушать, показывая искреннюю заинтересованность, а потом что-нибудь советуя, причём его советы никогда не были формальными отговорками, которые делают лишь для того, чтобы отвязаться от назойливого собеседника, принц напротив принимал чужие проблемы близко к сердцу, стараясь вникнуть в самую их суть, и советы его и всегда были очень толковыми, полезными. Но ни разу никому не удалось вызвать у принца ответную откровенность. В ином случае можно было подумать, что у него просто отсутствует внутренний мир, и ему совершенно нечего сказать о себе, но Северин прекрасно видел, что Эрлеберт очень глубокий и тонкий человек, его внутренний мир был гораздо богаче, чем у любого из них. Но принц в него никого не пускал. Это сочетание полной открытости, доступности принца в общении с абсолютной закрытостью и недоступностью его внутреннего мира делало Элрлеберта совершенно непонятным для Северина. Принц для каждого из них был добрым и надёжным товарищем, но друзей у него не было и, кажется, не могло быть. Он словно был готов раздаривать себя на право и на лево, но сам ни в ком не нуждался. Никому и в голову не пришло бы похлопать его по плечу и сказать: «Эрлеберт, дружище, ты меня здорово выручил». За помощь его благодарили учтивым поклоном, а он в ответ кивал и улыбался своей открытой искренней улыбкой, которую никто не мог у него перенять. Северин чувствовал: так было вовсе не потому, что Эрлеберт был принцем и наследником престола, а потому что это был он. Даже если бы все в группе были уверены, что Эрлеберт сын сержанта, к нему относились бы точно так же, потому что он никому не давал ни малейшей возможности относиться к нему иначе. Он создавал в отношениях с собой ту дистанцию, которую казалось невозможным сократить, хотя было вообще не понятно, как он это делает, ведь он никогда не подчеркивал существования этой дистанции, но все чувствовали, что она существует.
Северин прожил с Эрлебертом в одной комнате целый год, но это не дало ему никаких преимуществ в отношениях с принцем, Эрлеберт относился к Северину так же, как и ко всем остальным, никак его не выделял. Даже больше того, благодаря совместному проживанию, Северин лучше других чувствовал полную закрытость принца, и это ещё больше увеличивало дистанцию между ними.
У них, точнее – у Северина, сложилась странная практика: когда они оставались наедине в своей комнате, он всегда обращался к принцу только «ваше высочество», а среди товарищей именовал его просто Эрлебертом. Кажется, было бы логичнее, если бы было наоборот. А нет. «Высочеством» ни преподаватели, ни товарищи Эрлеберта не звали, этим подчеркивая, что в орденсбурге все равны, и Северин обращался к принцу по имени ровно постольку, поскольку все так делали. Но, когда они оставались наедине, он переходил на официальное обращение, этим давая понять принцу, что не претендует ни на какие особые отношения с ним только потому, что они делят одну комнату. Было непонятно, обращает ли Эрлеберт внимание на такие тонкости, потому что вообще не было понятно, что у него на уме. Так и оставалось до того знаменательного случая.
ebooksa