Смертельный рейс

Спорить не хотелось, но и унижаться тоже. Больше двадцати представительств его партии по всему миру, а каким-то япошкам он должен кланяться. Как же вы надоели! Как все надоело…

Сосновский старательно побрился перед зеркалом в ванной, сожалея, что вода из крана течет чуть теплая, и осмотрел свое лицо. Да, стрижка далека от идеала, рубашка несвежая, застиранная. Хорош посланец! Стыдно, господин Сосновский.

В дверь тихо постучали. В зеркало Михаил увидел, как в приоткрывшемся дверном проеме появилось лицо Перегудова.

– Что случилось, Андрон? – Сосновский снял с крючка полотенце и стал вытирать лицо и шею.

– С вами хотят увидеться, Михаил Юрьевич.

– Да? – Сосновский не стал скрывать своего удивления, он ждал чего-то подобного. – И кто же так жаждет меня увидеть?

– Она не сказала, не назвала ни своего имени, ни имени человека, который с вами хочет увидеться. Если вас интересует мое мнение, то скажу, что это кто-то из русских, из тех, кто не любит японцев.

– Послушайте, Андрон. – Сосновский подошел к нему вплотную и продолжил уже тише: – Вы мне обещали намекнуть, кто и зачем меня сюда вытащил.

– Здесь, в Маньчжурии, Русский общевоинский союз запрещен. Господа офицеры расхватали должности в имперской администрации, а кому не хватило, пошли работать таксистами. У РОВСа нет таких больших возможностей, чтобы забрасывать большие группы в СССР, помогать деньгами и снаряжением. Японцы не прихлопнули нас лишь потому, что так легче за нами наблюдать. Если организация уйдет в глубокое подполье, им станет сложнее контролировать нас. Фанатики верят, что организация существует здесь и борется с большевиками. Ну а те, кто поумнее и понаблюдательнее, понимают, что кукловоды здесь – японцы.

– Японцам мешает Алсиб? Хотя вы правы. Они же обязаны помогать союзнику. А если союзник рухнет, то вся эта мощь, включая боевую технику, полученную по ленд-лизу, обернется против них. Ладно, с кем и где встреча?

– Через час у кондитерской Абрикосова вас будет ждать машина. Я предлагаю, Михаил Юрьевич, выходить не через парадное, а через окно, которое выходит во двор.

На улице Сосновский осмотрелся. Машин у тротуара было несколько. Одна из них стояла как раз у дверей кондитерской со знакомой с детства вывеской.

Михаил не спеша двинулся в сторону магазинчика, когда дверь машины вдруг призывно распахнулась. «Ну что же, для этого ты сюда и приехал», – подумал Сосновский и шагнул к авто.

За рулем сидела женщина. Темный жакет, длинная юбка. На голове небольшая шляпка с короткой вуалью, закрывающей верхнюю часть лица.

– Я была уверена, что вы придете, – сказала женщина и завела мотор. – Я сразу поняла, что человек вы решительный, Михаил Юрьевич.

Голос этой женщины Сосновскому понравился. Глубокий, мелодичный. Не слащавый, скорее похожий на мягкое урчание пантеры. И черты лица своеобразные, даже привлекательные. Нос был великоват, но он не портил ее лица и даже добавлял образу харизматичности. А вот большие глаза были красивы. Сосновский сразу оценил это, когда женщина откинула вуальку.

– Вы меня знаете, а я вас нет, – сказал Михаил. – Это неправильно. Это нарушает гармонию предстоящего общения.

– Мое имя вам ничего не скажет. Можете обращаться ко мне Анастасия Эдуардовна.

– Очень приятно, – кивнул Сосновский. – Так я вас слушаю, Анастасия Эдуардовна.

Ее отчество понравилось Сосновскому. Не Ивановна, не Васильевна. Такие привычные имена в ходу у простого сословия, а эта дама явно не простых кровей. Дворянка, никак не меньше. И лет ей около тридцати. Значит, у нее было еще дореволюционное детство. С такими сложно, они свои детские воспоминания возводят в идеал, даже если они инфантильные и ложные. Только взрослые могут критически отнестись к своей системе ценностей.