Царская дочь

– Попробуй и ты так, Зиссель, – предложил он. – Можешь?

Зиссель принялась корчить рожи, вращать глазами и прикидываться одержимой. Дурачиться перед Лидией и Иавином она не стеснялась. Они впервые позволили себе посмеяться – сдержанно, тихо, но счастливо, – ведь они снова были вместе, все четверо. Они смеялись от мысли, что им удалось обмануть тех, в чьей власти они находятся, но в то же время понимали, насколько важен этот обман. Нельзя позволить, чтобы их разлучили, и этого не произойдет, пока все верят в то, что Зиссель нашла жизнь в сыне Брахи.

Иавин положил высохшего скорпиона на пол и посмотрел на него, скосив голову набок.

– Вымочите его в воде, чтобы не видно было, что он высох, и засуньте в брюхо смокву, – сказал он. – Когда Дина снова заявится, положите его поближе к Менахему. Дождитесь, пока она его заметит, и тогда ты, Зиссель, действуй быстро, чтобы она не успела его хорошенько разглядеть! Притворись, что боги вдруг подали тебе знак. Подскочи к Менахему, оттолкни маму и раздави скорпиона. Выйдет, будто ты снова спасла Менахему жизнь. И не робей. Для них ты – целительница. Помни об этом, Зиссель. Тебе не пристало робеть и держаться в тени. Они должны в тебя верить!

На следующее утро Лидия и Зиссель, подавив отвращение к дохлому и уже неопасному созданию, нехотя последовали совету Иавина.

Чуть позже вместо Дины явилась Браха и, увидав у колыбели Менахема скорпиона, завопила на весь дом. Зиссель оттолкнула тоже заверещавшую Лидию и с показным шумом затоптала и без того дохлое создание.

Со всех сторон сбежались слуги.

– К моему сыну подкрался скорпион! Уберите его! Уберите это чудовище! – всхлипывала Браха, тыча пальцем в темное пятно на полу.

Прибежавший с остальными Иавин смел одной рукой в другую то, что осталось от скорпиона, ухмыльнулся и выбежал в коридор, прежде чем кто-то успел присмотреться получше.

Рассказ о том, как целительница, чтобы спасти доверенного ей младенца, босой ногой растоптала смертельно опасного скорпиона, эхом разнесся по дому и вскоре достиг ушей Дины.

На следующий день Дина со старшей прислужницей пришли узнать о случившемся из первых уст. Менахем как раз поел, но никак не мог срыгнуть. Обычно Зиссель прикладывала его к плечу и легонько похлопывала между лопаток, как ее научила Лидия. Но сейчас она положила его на спину, чтобы ему стало труднее дышать, и он захныкал. Зиссель склонилась над ним в притворном беспокойстве.

Лидия решила подыграть ей и заломила руки.

– Он задыхается! – заохала она.

У Дины от страха кровь хлынула к лицу, и она подалась к ребенку. Зиссель театрально положила левую руку на быстро вздымающуюся грудь Менахема. Закатила глаза, словно вступая в связь с потусторонними силами, потом рывком подняла малыша и быстро опустила. Белки ее глаз сияли, лицо застыло в непроницаемой маске – все, как и учил Иавин.

Менахем громко срыгнул, извергнув из себя целую волну кисло пахнущей рвоты – прямо на подол старшей прислужницы, к тайному злорадству Зиссель.

Дина испуганно вскрикнула, Лидия рассмеялась в платок, а Менахем тут же успокоился и перестал плакать.

Старшая прислужница заскрипела зубами от ярости. Глухая девчонка устроила представление! Заставить младенца срыгнуть – что может быть проще! Эта гадюка выставила их на посмешище! Даже кормилица не смогла сдержать смеха!

У нее чесались руки, чтобы влепить Зиссель пару пощечин, но на этот раз пришлось стерпеть: на Дину преданность Зиссель явно произвела впечатление.

Рядом с Зиссель Браха чувствовала себя в безопасности. Она часто заходила за ней. Они были почти одного роста, и Брахе нравилось примерять на Зиссель свои одежды. А Зиссель, следуя совету матери узнать как можно больше обо всем, что может им пригодиться, позволяла Брахе с собой забавляться. Чем свободней она сможет передвигаться по дому, тем лучше. И чем больше узнает о жизни здесь, тем скорее им удастся найти выход.

В те одинокие часы, когда Зиссель была в покоях у Брахи, а Менахем, чистый и накормленный, спал в колыбели, Лидия садилась у окна, подставляла лицо солнцу и ветру и, уставившись невидящим взором на купающихся птиц, предавалась бесконечной тоске по дому. Она слышала шелест тополей и тростника у источников. Чуяла знакомый запах Беляшки и козлят – хорошо ли о них заботится плетельщик? Она скучала по соседкам, по плеску купающихся в реке детей. По белью, разложенному на кустах и траве. По вершам Каменотеса с бьющейся внутри рыбой. По вырезанным мужем плошкам. По табуреткам у очага.