— Эх, ты, «не забуду, напишу», а куда писать-то будешь, кому, спросил?
— Забыл совсем.
— Забыл. Нарочно не спросил!
— Не нарочно, а забыл, выпил воды и… Говори, как зовут деда?
— Мне пиши. Деревня Озерки, волость ваша, Дуванская, Настасье Кирилловне Дымниковой. Запомнишь? Многих просили, все обещались, и ни один, хоть бы слово, вот уж другой год.
— Запомню, запомню. Настасье Кирилловне Дымниковой, в Озерки.
— А не напишешь, и мимо нашего куреня не ходи! — повернулась и убежала к отцу.
Степа крепко уложил адрес в своей памяти. Он и сам не знал, как попадают учиться в город, но решил спросить у отца, у сведущих людей.
Вечером он пришел на станцию, взял билет до города и в ожидании поезда бродил по платформе. Около станции целое поле было застлано рельсами, по ним бежали составы туда и сюда, передвигались с одного пути на другой. Маленький паровозик, почти такой же, какой бегал в Дуванское по узкоколейке, суетился среди вагонов, расталкивал их, шарахал, а они пронзительно стучали буферами.
Здесь было много шума и суеты, непонятной для Степы. Все было не так, как в Дуванском. Станция — каменная и обширная; паровозы — крупней; вагоны — также и разных сортов, с надписями, в которых плохо разбирался Степа. Он долго думал и догадался: если написано «Р. — Ур.», то значит вагон с Рязано-Уральской железной дороги, «М.—К.» — то с Московско-Казанской, но никак не мог понять надписи «16,5 т.» — и это было на всех теплушках.
Ночью поезд отправился в путь к большому городу. Степа сидел у раскрытого окна и глядел в ночь. Навстречу бежали горы темными громадинами. Казалось, что путь упирается в эти горы, и поезд, столкнувшись с ними, разобьется в щепки. Но путь лежал обходом, и каменные великаны проплывали мимо иногда так близко, что протянутая рука могла бы достать их.
Поезд часто и пронзительно гудел, точно предостерегая и требуя, чтобы ему дали дорогу. Вагоны подпрыгивали, колеса гремели; чувствовалось, что под рельсами не мягкий грунт, а неподатливый камень. Поезд дважды останавливался у больших и шумных заводов, трубы которых дымились, окна цехов пылали пламенем, и дворы были освещены электрическими фонарями.
Степа жадно вглядывался, видел на дворах блестящие рельсы, вагонетки и рабочих. Блуждающий по цехам пламень указывал, что в них кипучий труд, который не прекращается и ночью. Иногда из общего шума выделялись крики «дер-нем, дер-нем!», частые удары парового молота, голос электрического крана, очень похожий на плач и визги прищемленного ребенка.
На станционных платформах гуляли толпы молодежи, с гармонями и песнями. Здесь у всех была работа, деньги и радость. Время было за полночь, луна катилась к закату, но это не останавливало шумного потока жизни. Заводы не хотели знать ни дней, ни ночей, и люди также. Они работали, когда их призывал гудок, отдыхали и гуляли, когда тот же самый гудок объявлял, что их смена свободна, можно уходить из корпусов и цехов.
Всю ночь простоял Степа у окна, а утром, вместе с солнцем, вдали показались трубы и дым города, от которого до завода, где работал отец, было всего только несколько километров.
Озерками назывался маленький выселок на речке Ирень. Кругом были горы и леса, места красивые, но для житья неудобные. Годная под посев земля встречалась редко, и народ в этих местах селился неохотно.
Кирилл Дымников, отец Насти, в уральские места забрел из вятских. Было ему тогда восемнадцать лет, принес он с собой пилу, топор, краюху черного хлеба, здоровую спину и работящие руки. Такой народ нужен на Урале, мигом найдут место в заводе, в шахте, на прииске и положат поденную плату шесть гривен.
Так Кирилл и работал по шахтам, на лесных выработках, гонял плоты по реке Белой. Вятские лапти сбросил и надел сапоги, зипун заменил пиджаком, лохматые волосы стриг по-заводскому и имел гармонь, с которой проводил свободное время. Любили парня за веселый нрав и немножко подсмеивались над его вятским говором:
— Кирюха що, пощо.
Он не обижался, был доволен, что носит сапоги, пиджак из сукна, курит папиросы и балуется белым хлебом. Будь он в вятской деревне, этого бы не видать ему никогда. Только начал замечать Кирюха, что после работы у него начинает побаливать грудь, ночами по всему телу выступает пот, и сила уж не та. Бывало, прежде он готов схватиться с любым силачом, сожмет его своими медвежьими лапищами, поводит, поводит и бросит наземь. А ему кричат одобрительно:
ebooksa