Подумайте о психическом здоровье в контексте жизненного цикла человека. Ребенок рождается с уникальным набором природных преимуществ и недостатков в семье, которая может действовать из любви, уважения и справедливости или из жестокости, пренебрежения и обвинений, – а вероятнее всего, представляющей собой сочетание определенных положительных и отрицательных качеств. Способность семьи воспитывать и поддерживать ребенка не является закрепленной или врожденной. Она меняется в ответ на стресс, успех, невезение. По мере взросления наших детей более уязвимые из них ломаются. Отрицает их общество или признает? Их высылают из страны, помещают в специальные классы или направляют в лечебные учреждения на длительный срок? Когда те, кто вырос, более или менее успешно включаются в жизнь, будучи взрослыми людьми, каковы обязанности общества в плане предоставления им возможностей зарабатывать на жизнь, вступать в брак, строить семью? А если они выберут альтернативный образ жизни, насколько толерантной будет реакция социума? Общество решает, как относиться к людям, попавшим в тяжелое положение. Должны ли они получать помощь, от кого именно и в какой степени?
Истинное ментальное здоровье состоит из здоровой, но реалистичной самооценки, базовой симпатии к себе, признающей как способности, так и ограничения. Эта самооценка коренится в опыте ощущения любви к себе в младенчестве, в определенной степени основывается на врожденных талантах и темпераменте ребенка и испытывает влияние соответствия ребенка способностям родителей. По наступлении зрелости она представляет собой нечто, что не подвергается угрозам из-за обыкновенных жизненных взлетов и падений. Такая любовь к себе произрастает в двух направлениях:
1. Желание достичь мастерства – оказывать воздействие на мир – вкупе с объективным видением своих уникальных достоинств и недостатков.
2. Желание обрести близость через взаимоотношения, построенные на заботе и доверии, в балансе с потребностью в сохранении собственной независимости.
Ментальное здоровье зависит от общества; социум должен давать родителям возможность любить своих детей; обязан уважать справедливость и честную игру; должен обеспечивать надежду посредством доступных для всех возможностей. Таким образом, мир работы, семья и бо́льшая общность в совокупности влияют не только на текущее состояние разума отдельного человека, но и на способность последнего когда-либо достичь состояния эмоционального здоровья.
Я рад жить в сообществе, достаточно маленьком, чтобы люди знали друг друга и не были лишь безликими незнакомцами, и достаточно тесном, чтобы многие, если не большинство, чувствовали, что их присутствие и участие имеют значение. Сейчас люди находят способы заставить эти связи действовать в бо́льших масштабах, в наших крупных городах. Быть может, мы в силах что-то сделать с целью помочь целой нации пережить чувство взаимной ответственности. Мы не в состоянии игнорировать тех членов общества, которым не повезло, однако нельзя их высылать, жалеть и откупаться от них деньгами, лишь бы держать этих людей на расстоянии. Нельзя и обвинять их и отворачиваться. Мы все
Если исходить из спровоцированных нами крайностей, избегание социальных проблем и вера в свою беспомощность что-либо изменить на самом деле не спасают нас. Помните бессознательную вину? Если нам с детства говорили, что мы опекуны своих младших братьев или сестер, то нам непросто будет сбросить эту ношу без ощущения провала с громким треском. Но когда дело доходит до проблем нашего общества, мы создаем замысловатые варианты логических обоснований своей капитуляции, а также высокие стены, дабы удерживать актуальные проблемы вне поля зрения. Мы утратили веру в политических руководителей и купились на мысль о том, что правительство больше вредит, чем помогает, – приняли удобную отговорку, будто реальных решений социальных проблем не существует. Слишком многие из нас опустили руки в защите идеи, согласно которой система здравоохранения должна быть доступна для всех, закрыв глаза на поистине оскорбительную прибыль, высасываемую из этой системы.
Я пишу это как раз в День инаугурации новой власти в Вашингтоне. Бесспорно, бо́льшая часть обращения господина Обамы транслировала мысль о его способности пробудить в нас лучшее, давая наконец-то надежду на значимые перемены. Я надеюсь, что он сможет вдохновить нас на новое обязательство по обеспечению общей ответственности, взаимной поддержки, меньшего цинизма и более глубокого доверия. В то же время экономика рухнула, и нас определенно ждет тяжелое испытание, разочарование в мечтах, уменьшение безопасности и усиление тревоги. Но счастье не является продуктом материального успеха.
По всему миру люди, проживающие в обществах с развитой взаимовыручкой и кооперацией, где вера в правительство сильна, где умеют радоваться и танцевать, счастливее своих более состоятельных кузин и кузенов, живущих в более материалистических обществах[269].
Таким образом, даже если восстановление экономики замедлится, есть возможность социальных изменений, которые смогут сделать для тех, кто находится в зоне риска заболевания депрессией, гораздо больше. Я призываю моих читателей отбросить скептицизм и надеяться на лучшее.
Депрессия – болезнь, ударяющая как по отдельной личности, так и по обществу в целом. Давайте расширим наш взгляд: параноидальное, эгоцентричное миропонимание «У меня есть мое» ведет к депрессии; обширный, всеобъемлющий подход «Давай работать вместе», пусть неудобный и проблемный, является жизнеутверждающим и полным радости. Если бы каждый из нас мог систематически что-то делать, чтобы вносить вклад в более масштабное благо, на персональном уровне беря на себя труд вовлечься и потревожить свой комфорт, это помогло бы нам избавиться от депрессии как в индивидуальном плане, так и в коллективном.
Часть IV
Новое резюме
19
Конец истории
На протяжении многих лет меня преследовала мысль о том, что я не проживу больше тридцати восьми лет. В этом возрасте моя мама совершила самоубийство, и я был одержим идеей, будто мне не удастся пережить ее, будто, что бы ни столкнуло ее с обрыва, это настигнет и меня. С тех пор я узнал: подобные убеждения среди детей самоубийц не редкость; взять хотя бы Теда Тернера, упомянутого ранее.
Сознательно после смерти матери я испытывал гнев. Я винил ее в эгоистичности, не верил, что она вообще когда-либо на самом деле любила меня. Мы с отцом отдалились друг от друга; он довольно быстро женился снова, и у меня появилась новая семья, когда я не был к ней готов. Я отвергал родителей, дабы не чувствовать отвержение с их стороны. Я закрылся в ледяном панцире и бросил все силы туда, где, как я знал, мог преуспевать, – на школу. У меня были потрясающие оценки и баллы на выпускном экзамене. Я выиграл стипендию в колледже, находившемся за тысячи миль от дома. Говорил себе, что никогда не буду оглядываться назад.
Однако я был не готов к тому факту, что в колледже учится множество таких же умных студентов, как я. Оказалось, что все достигнутое мной в старшей школе просто, как дважды два; теперь, когда у меня не получалось выделяться, все стало плохо. Я испугался. Приучился пить. Отчаянно пытался влиться в среду. Мои оценки были ужасными. Я потратил впустую четыре года в колледже и несколько лет после, пребывая в страхе и депрессии. У меня все еще сохранялся образ себя в роли трагичного героя, который вскоре напишет великий американский роман или добьется чего-либо иного невероятно громкого. Но я не писал и не делал ничего другого особенно конструктивного. Моя идея о самом себе как о непонятом гении являлась жалкой попыткой ни в ком не нуждаться. Я не признавал своего настоящего страха: если я снова позволю себе от кого-либо зависеть, то снова его потеряю, – и конечно, вина будет на мне, так как глубоко внутри для себя я действительно не заслуживал быть любимым. Я начал смешивать алкоголь с таблетками, теми же снотворными, что пила моя мать. В те ночи я не заботился, проснусь я на следующее утро или нет.
Что-то подвигло меня обратиться за помощью. По рекомендации друга я посетил семейную пару терапевтов, которые работали в тандеме. Они практиковали какой-то несерьезный вариант транзактного анализа (одно из направлений психоаналитической школы, бывшее особенно популярным в 1970-х гг.) Терапевты передавали меня друг другу и заставили присоединиться к группе, которую вели. Я чувствовал себя хоккейной шайбой, но по итогу извлек пользу. Они помогли мне осознать необходимость внести изменения в свою жизнь – перестать колебаться и начать жить в настоящем. В тот период я сменил направление карьеры и женился.
Я поступил в аспирантуру и хорошо справлялся, но у меня имелась проблема со страхом сцены – я не мог высказываться в аудитории. Я признался в этом одному из моих преподавателей, а также рассказал ей немного о моей истории. Она порекомендовала мне сходить к ее коллеге-психиатру. Мне казалось, я двигаюсь вперед в своей жизни. В аспирантуре я узнал достаточно, чтобы смотреть на терапию свысока – на терапию, которая, как я думал, помогла мне, – и считать ее не внушающей уважения с научной точки зрения. Терапевтический альянс мужа и жены специализировался в области социальной работы, а новый человек был психиатром. Хотя я сам в тот момент проходил подготовку по профессии социальный работник, я уловил и сомнения представителей данной профессии в своей самоценности, и взгляд на нее в неофициальной иерархии специальностей в области ментального здоровья.
ebooksa