Другая страна

– Да.

После долгого молчания Ида глубоко вздохнула, дрожа всем телом, и отвернулась от него.

– Они были подружками моего брата?

– Нет. Нет. Я платил им.

– А-а… – Она закрыла глаза. Свела бедра, потом снова развела их. Вивальдо отбросил мешавшие простыни и некоторое время коленопреклоненно созерцал мед, медь, золото и мрак ее тела. Она дышала порывисто, почти задыхаясь. Ему хотелось, чтобы она повернулась к нему и открыла глаза.

– Ида. Посмотри на меня.

Она издала звук, похожий на стон, и повернула, не открывая глаз, голову. Он снова взял ее руку.

– Ну же. Помоги мне.

На секунду глаза ее, затянутые дымкой, раскрылись, слабая улыбка задрожала на губах. Он медленно опустился на нее всем телом, целуя эти губы, а она направляла его руками. Трепеща, они слились воедино, ее руки, взлетев, сомкнулись на его спине. Я платил им. Из ее груди вновь вырвался вздох, на этот раз другой – долгий и покорный, и любовная схватка началась.

Теперь это совсем не напоминало бешеную скачку ночью, когда девушка билась под ним, как необъезженная кобылица или выброшенная на берег рыба. Теперь она реагировала на каждое его движение чуткой, нервной дрожью, а он, понимая, что любое необдуманное действие собьет ее, оттолкнет от него, был предельно внимателен. Ее руки ласкали его спину, то страстно притягивая, то почти отталкивая, они двигались в ужасной, чудесной нерешительности, заставляя его сдавленно стонать. Она раскрывалась перед ним, тут же отступая, и ему казалось, что он плывет вверх по течению бурной тропической реки в поисках истоков, таящихся где-то глубоко в темных, влажных, угрожающих зарослях. Но вот на какое-то время сладостный бой замер. Руки ее ослабели, бедра безжалостно обмякли, их животы сомкнулись, а из ее горла, сквозь стиснутые зубы, вырвался странный, чуть слышный свист. Он отдыхал. Затем снова возобновил поединок. Никогда прежде он не был столь чуток, столь решителен и столь жесток. Ночью она шла за ним, теперь он – за ней, с твердым намерением довести ее до конца, завоевать, пусть даже сердце его разорвется, когда в момент блаженства она выкрикнет его имя. Это казалось важнее и неизбежнее, чем извержение семени. Никогда налитый кровью член не мучил его так сильно, а те участки кожи, которые, коснувшись, покидали ее руки, почти мгновенно замерзали. Она обхватывала его шею, как утопающий, и при этом не произносила ни звука, она безмолвствовала как ребенок, набирающий воздух для крика еще до того, как удар настигнет его и неизбежность падения станет очевидной. А он безжалостно и упорно гнал ее, торопя конец и не понимая, движется ли ее тело с ним заодно, настолько плотно с ней слился. Кровать сотрясалась и стонала под ними. Ее руки словно обезумели, они перелетали с его шеи на плечи, оттуда – на грудь, она билась под ним, стремясь то вырваться, то слиться еще полнее. Ее руки наконец осмелели, они сжимали его послушное тело, лаская, царапая, обжигая. Давай, ну, давай же. Он почувствовал, как живот ее с дрожью сотрясается под ним, как будто в нем что-то сломалось, этот трепет прокатился вверх по ее телу, пройдя между грудями и как бы рассекая ее надвое. Стон вырвался из всего ее существа, то был своего рода знак – предупреждение, как если бы она сдерживала натиск океана. Это свидетельство ее беспомощности вызвало в нем новый прилив любви, нежности и желания. Они были у самого края. Давай же, ну давай, давай же, давай! Он убыстрил движение, тихо подвывая от восторга, и тут его впервые охватил страх от сознания, что очень скоро так долго сдерживаемая часть его естества исторгнется наружу. Стоны ее сменились всхлипываниями и криками. Вивальдо, Вивальдо, Вивальдо. Она достигла конца этой сумасшедшей гонки. Он тоже находился на самом краю, висел на волоске, прильнув к ней с той же страстью, что и она к нему, покрывшись испариной от неодолимого желания, ничего не видя и сознавая неминуемость страшного взрыва. Из него начала изливаться тонкая струйка, подобно той, что предшествует бедствию в рудниках. Он чувствовал, как лицо свела судорога, в горле клокотало, он снова и снова выкрикивал ее имя, и тут вся любовь его устремилась наружу, извергаясь и переходя в нее.

Прошла целая вечность, прежде чем он ощутил, что она гладит его волосы, и заглянул ей в лицо. Она улыбалась задумчиво и смущенно.

– А ну-ка слезай с меня, белокожий великан. Пошевелиться не могу.

Измученный и усталый, он поцеловал ее нежно и спокойно.

– Сначала скажи мне что-нибудь.

Она поглядывала на него лукаво и насмешливо – взрослая женщина, напоминающая, тем не менее, маленькую робкую девчонку.

– А что ты хочешь знать?

Улыбаясь, он легонько встряхнул ее.

– Ну же. Скажи.

Она поцеловала его в кончик носа.

– Со мной такого никогда не было, ничего подобного.